6. Смерть как индивидуальный акт имеет две стороны: одна последнее и важнейшее действие в этом мире, другая – вступление в «тот мир».
Тем миром занимаются вера и религия (см. «Вера и религия»), и подготовка себя к «той жизни» и обустройство «того мира» – есть желание жить, ищущее выход и как бы продляющееся в интеллектуальных постройках воображаемо-желаемой «жизни после смерти».
А вот смертью как последним действием в этом мире занимается вся «философия жизни», которая в каких-то формах есть у каждого, даже если он вообще не слышал слова «философия».
«Смерть есть последний подвиг в доблестной жизни самурая», кратко говорит бусидо. Да неважно, что будет потом – важно то, что есть и останется здесь.
7. О человеке важно знать три вещи: как он родился, как он женился, и как он умер, – справедливо судит древняя народная мудрость.
Примечательно, что в наше время небывалая публичная откровенность во всем, что касается секса – тема, обычно жестко табуированная в историческом обществе – сочетается со старательным умолчанием деталей и подробностей смерти. Мол, как бы это неэтично, нехорошо, нездоровое любопытство. Телевидение кормит зрителя горами трупов – но правила хорошего тона предписывают стыдливо уклоняться «мелочей» типа точного диагноза и сопутствующих обстоятельств. Хотя изустно передаются «неофициальные» подробности.
Человеческое острое любопытство ко всему, связанному со смертью, абсолютно естественно. Какое же событие в жизни человека может быть значительнее? Какое же событие может дать ощущения более сильные? Ощущения жаждут информации, а информация, в свою очередь, служит к возбуждению дополнительных ощущений.
Отношение белой цивилизации XX века к смерти можно назвать ханжеским. По возможности делать вид, что этого нет. Свести место смерти в культуре к минимуму. Не думать, не говорить, стараться не обращать внимания.
Культура смерти очень многое говорит о цивилизации. Отношение к смерти есть очень важная часть отношения к жизни вообще, а отношение к жизни непосредственно связано со всеми действиями.
8. Сегодняшняя белая цивилизация не любит говорить о смерти. (Репортажные сенсации с целью получения прибылей масс-медиа здесь ничего не меняют – это зарабатывание денег, бизнес на виде крови, не имеющий отношения к духовным движениям, к осмыслению смерти и отношению к ней конкретного человека.)
С одной стороны, это свидетельствует о высочайшей степени экстравертности белой цивилизации: действовать, энергопреобразовывать, производить и потреблять, – и пусть вся энергия, все мысли и чувства будут направлены на это, незачем отвлекаться на смерть, коли сам еще жив. Смерть воспринимается как досадное гадство, очень нехорошая помеха, – а слова, мысли и действия должны быть о продлении жизни (незачем омрачаться неизбежным).
С другой стороны, это свидетельствует о духовной истощенности белой цивилизации – или, иными словами, об отсутствии энергетического потенциала (внутричеловеческого, понятно, а не технического) для дальнейшего роста и развития. Нет больше ничего, за что стоило бы отдавать жизнь. Вся энергия идет на то, чтоб продолжать катить машину цивилизации – что для каждого индивидуума обозначает полностью погрузиться в повседневщину, работу-карьеру-быт.
Это уже не те доблестные ребята минувших времен, которые почитали достойную смерть венцом достойной жизни, а угасание в постели несчастьем, недостойным мужчины. В бою! За победу! За утверждение себя, своего народа, своего дела, своего идеала!
Сегодняшняя белая модель индивидуальной жизни не включает в себя наличие и требование идеала, к которому следует стремиться ценой жизни. А что это значит? А это значит, что должное не очень-то отстоит от сущего; что нет того запаса энергии, который требует ставить цели, достижение которых забирает все силы и саму жизнь. Ослабление человеческого напряга. Рассеивание энергии, выдох.
9. Бытие по сравнению с небытием различается настолько, что у врат смерти человек должен ощущать: да решительно же неважно, как жить, но жить бы; даже увечный и бездомный нищий – дышит, видит, ощущает, думает, ест, и так мала разница между нищим и царем по сравнению с разницей между царем живым и мертвым.
Тем не менее лишь отдельные исключения делают своей профессией продление собственной жизни любой ценой. Человек гробит здоровье и сокращает жизнь часто вполне сознательно. Он боится смерти, он хочет жить – и все-таки действовать оказывается важнее, чем жить.
10. Смерть сразу «приобщает к большинству», как выражаются со своим холодным юмором англичане. Сразу возникает дистанция между мертвым и живым. Сразу человек превращается в образ, уже не соотносимый и не сравнимый с ним реальным: все, рядом не встанешь, словом не перекинешься. Сразу личность и деяния ее встают в единомасштабную систему всех прошлых деяний человечества.
Неопределенность незавершенной жизни исчезает. Ждать больше от него нечего: можно лишь оценивать то, что уже сделал. Линейка дошла до второго конца.
И «вдруг» оказывается, что кто-то был великим. Реже – кто-то «великий» оказывается ничтожеством.
Смерть проводит через Пантеон каждого, просто мало кто в нем задерживается.
Смерть словно чертой подчеркивает все деяния ушедшего; все личные мелочи снижают значение; внимание к деяниям увеличивается, а область оценки переходит из сравнений с ныне живущими, которых много, которые слитны и связаны друг с другом массами связей, деяния которых спорны и еще подвержены изменениям, область оценки переходит к сравнению с мертвыми, а вот там уже остались только деяния значительные, мелочи канули. И если деяния ушедшего выдерживают это сравнение – вот он, «оказывается» (ах, мы ж и не думали!..), великий, который жил среди нас.
Смерть как увеличительное стекло деяний. Смерть как сито деяний. Смерть как право на равенство с великими прошлых времен.
11. Конечно, Наполеон или товарищ Сталин и при жизни были куда как велики – но здесь было и влияние бешеной пропаганды и чеканки мозгов. Мы имеем в виду «естественное», «самотечное» положение вещей с по возможности максимальной мерой самостоятельной оценки каждым.
12. Если человек способен отдать жизнь за какое-то дело – значит, его действие было индивидуально максимальным, его субъективный созидательный акт был максимальным. Ты можешь не разбираться в его делах – но смерть однозначно дает тебе понять, что тут как минимум есть что предъявить к самой серьезной оценке. Если что-то имело для ушедшего такое значение, что он жизнь отдал, – очень возможно, что в этом действительно «что-то есть». Уже сама крупность поступка умереть – внушает уважение и серьезность; и вот это уважение и серьезность начинают простираться на отношение к деяниям и всей личности покойного.
Смерть прибавляет значительности. Хотя бы на время.
13. Судьба тоже есть по-своему произведение искусства, воздействующее на окружающих. А конец – он делу венец. «Концовочку!» вопит тренер боксеру. Поэтому так важно умереть правильно и вовремя. Потомки автоматически подстегивают твою смерть ко всей личности и делам, воспринимая все в комплексе. А если умер рано – «ушел безвременно», – то воображение оставшихся дорисовывает все, что ты мог бы еще сделать за годы, оставшиеся до какого-то солидного, среднестатистического возраста, и все несделанное автоматически пишется в твои возможности, которые были.
