На пороге кухни Говарда вдруг осенило: да ведь Рыжик вовсе ему не родня! И вообще у него, Говарда, нет ни единой родной души. Он приемыш и ничегошеньки о себе не ведает. Но мама-то с папой наверняка знают!
Мама с папой сидели за кухонным столом, а между ними лиловело на столешнице сердце, намалеванное Громилой. Мама была без наушников, хотя телевизор в гостиной извергал из-под одеял громкие венские вальсы, а ударные инструменты глухо погромыхивали из подвала. Родители сидели лицом друг к другу и молчали. Папа непреклонно скрестил руки на животе и поджал губы. Воздух прямо-таки звенел от напряжения: ссора была в разгаре.
Как назло, и очень некстати.
— Мам… — начал Говард.
Но тут, пригнувшись, чтобы не задеть головой притолоку, из прихожей вдвинулся Громила.
— Уложил спать, — отрапортовал он.
— Спасибо вам большое, — рассеянно отозвалась мама, и Говард передумал и сказал не то, что планировал:
— Мама, папа, я повидал Хатауэя. Письмо про налоги прислал вовсе не он, но Хатауэй обещал помочь и найти эту сумму. И перекапывать улицу тоже прекратят — он велит.
Родители и Громила в изумлении воззрились на Говарда.
— Говард, что случилось? — спросила мама.
— Да нормально все, — ответил Говард. — Хатауэй оказался вполне ничего. Кстати, он и правда живет в прошлом, примерно в шестнадцатом веке. И ты, мама, из его потомков, а может, и папа тоже. Хатауэй советует нам отыскать Эрскина, потому что очень может быть, что Эрскин и Вентурус прикрывают Арчера.
— Да, но… — начала было мама.
— Вот что, Говард… — начал было папа.
— Все, я пошел заниматься музыкой, — отрезал Говард, протиснулся мимо Громилы и заперся у себя в комнате.
Он вытащил скрипку, отключил сознание и принялся методично пилить этюды, а сам — о счастье! наконец-то! — мысленно улетел на своем лучшем космическом корабле далеко-далеко за Сириус, в самое сердце Млечного Пути. Скрипичный скрежет, похоже, совершенно не мешал Катастрофе, которая спала в соседней комнате. Примерно через полчаса радиоактивное излучение от звездных скоплений стало слишком жестким, и Говард, вернувшись в центр Галактики, пошел проведать сестру. Катастрофа спала крепким сном. Он спустился в кухню и обнаружил, что Громила раздобыл где-то целую гору жареной рыбы с картошкой. Говард сбегал к Катастрофе, потормошил ее и спросил, не хочет ли она рыбы с картошкой, но сестра в ответ лишь укусила его и снова заснула как убитая.
Говард и Громила поделили ее порцию, и все приступили к ужину, как вдруг дверь черного хода отворилась и в кухню заглянула Фифи.
— На! — предложил Громила, с надеждой протягивая Фифи свою тарелку.
— Нет, спасибо, и вообще я на минуточку, — деловито ответила сияющая Фифи. — Арчер ждет меня в машине, мы едем ужинать в «Герб епископа». Я забежала сказать, что покидаю вас.
Громила уставился на Фифи, окаменев от потрясения.
— Я решила переехать к Арчеру, — бойко объяснила Фифи. — Мы собираемся пожениться. Миссис Сайкс, вам удобно будет, если я завтра утром заскочу за вещами?
— Да, наверно… — Мама тоже растерялась.
Фифи радостно улыбнулась.
— Спасибо! — чирикнула она. — Всем пока!
Голова ее исчезла. Хлопнула дверь черного хода.
Громила со сдавленным утробным воплем выбежал в прихожую. Там у него вырвался еще вопль, и в кухне было слышно, как он с топотом пронесся куда-то дальше. Говард поставил на место опрокинутый Громилой стул, и тут раздался грохот, будто разбилось вдребезги что-то тяжелое. Потом наступила тишина. Ударные все еще погромыхивали из подвала, но венские вальсы стихли.
Папа сказал маме:
— Надо полагать, твой протеже изничтожил наш телевизор.
— Скорее уж он твой протеже, — ледяным тоном поправила мама. — А от телевизора все равно не было никакого толку.
— Новый мы себе позволить не можем, об этом речи нет, — заявил папа.
— А вот это уже целиком и полностью твоя вина, — отрезала мама.
Их препирательства прервал Громила — он бочком вошел в кухню, виновато втянув голову плечи.
— Телик того, — покаянно сообщил он. — На кусочки. Хрясь — и нету. У меня в руках.
— Да что вы говорите? — съязвил папа. — А по звуку можно было подумать, будто вы его швырнули.
— Через всю комнату полетел, — признал Громила. — Сам не знаю, как так вышло. — Он заискивающе ухмыльнулся. — Купить вам новый? Чтобы программ больше было.
— Я предпочитаю обходиться без телевизора, — твердо сказала мама.
— Тогда вернуть деньги? Или по-другому расплатиться? — взмолился Громила.
— Да! — воскликнул папа. — Расплатиться вы можете, и вот как: отведите нас к Эрскину.
Громила уставился на папу, но тот не отвел взгляда. Похоже, мыслям в голове Громилы стало тесно, он явно что-то с трудом обдумывал и переваривал.
— Не понравится, — наконец заявил он не то про Эрскина, не то про папу.
— Это уж позвольте мне самому решать. — Папа явно задумал подавить Громилу своим авторитетом: так он разговаривал со студентами. — Отведите нас к Эрскину, а там мы сами разберемся.
Наступила длинная напряженная пауза. Потом Громила тяжело, надрывно вздохнул.
— Завтра отведу, — сказал он.
— Почему не сегодня? — не отступал папа.
— Есть причины, — буркнул Громила. — Сказать не могу.
И больше от него ничего не удалось добиться: Громила уперся как осел, он не желал объяснять, не вступал в пререкания, но сегодня вести папу к Эрскину наотрез отказывался. Зато он убрал останки и осколки разбитого телевизора в гостиной.
— Что ж, будь по-вашему. В конце концов, какая разница, сегодня идти или завтра, — сдался папа.
В субботу утром Хатауэй честно сдержал слово. Его дорожные рабочие вновь разбудили Сайксов, но только потому, что шумно закапывали канаву и ямы и сворачивали свое оборудование. Катастрофа проснулась и взвыла: у нее отчаянно болела голова, а почему — непонятно. Мама тоже взвыла, но не так сильно; она поспешно надела наушники и осталась в постели. Зато Катастрофа встала и устроила всем веселенькую жизнь: раз ей плохо, пусть и остальным придется несладко.
— Ненавижу маму, ненавижу папу, ненавижу Говарда! — канючила она. — И Громилу ненавижу! Мама злюка, папа жирдяй, Говард дурак, а Громила урод. Только Хатауэй хороший!
— Тебе же нравилась Фифи, — напомнил Говард.
— Фифи стала ску-у-учная, — проныла Катастрофа. — Какой противный чай! Тубзиком пахнет! И на вкус мерзкий.
— Чай как чай, — возразил Громила, потому что чай заваривал он. — Ну и видок у тебя. Ты чего пожелтела? А, это у тебя похмельное.
