В общем, отставку ей дали, а им с Игорем решили об этом факте не рассказывать. Но на то он и факт, чтобы обязательно выплыть наружу при случае. Видимо, Елена Родионовна не смогла обиду при себе держать, раззвонила по поселку, как эти «баре» жестоко с ней обошлись. И до мамы звон докатился, конечно же. Она и рассказала потом, во всех подробностях – и про «бар», и про речку, и про Нины Вадимовны истерику… Да ладно бы – ей! Она ж Игорю рассказала! Надо полагать, не без тайной подоплеки. Вроде того – если бы внучки со мной жили, такого и близко бы не случилось.
Да, не обошлось без душка запоздалой ревности. Не смогла она обиду изжить, хотя виду особо не подавала. Так, хмыкнет иногда, сморщит в ревнивой насмешке губы, пробурчит чего-нибудь неопределенное, вроде того – совсем родной матери отставку дала, в гости не дозовешься… Или – быстро, мол, ты забыла свои страдания! Скачешь перед ними, как егоза, глаза б мои не смотрели!
Ну, ей простительно. Каждая мать своего ребенка к самостоятельной жизни ревнует. Хоть никогда в этом и не признается и сама себе отчета не даст.
– А ты, Ирочка, совсем на маму не похожа, – однажды незлобиво разоткровенничалась Нина Вадимовна. – Знаешь, есть в тебе порода, сразу чувствуется. Ты скорее в тетушек – и статью, и спокойным достоинством.
– Нет. Тетки говорят, я на отца похожа. Только не помню его совсем.
– Ну, видишь, как в жизни бывает: отца не помнишь, зато хорошие гены достались. А это уже немало, поверь мне.
Такой вот комплимент подарила, вполне от души. Хорошо, что мама не слышала.
Когда Игорь институт окончил, Владимир Сергеевич аккурат на пенсию вышел. Решили продавать дом, уезжать из поселка, перебираться в областной город. Тем более время подошло непонятное, неспокойное – середина девяностых годов. Люди, кто поумнее да посмелее, бизнесом занялись, ковали светлое будущее не столь для себя, сколь для детей. А у Владимира Сергеевича в городе кое-какие связи остались, на самом высоком уровне, не зря всю жизнь в директорах да в начальниках проходил.
Переехали, купили вот этот дом – по тем временам вполне претенциозный. Игорь открыл свое дело – сначала под руководством отца, потом и сам вполне освоился. Жили дружно, одной семьей, в полной гармонии и согласии. А через три года горе в дом пришло, как всегда, неожиданно – случился у Владимира Сергеевича обширный инфаркт, даже до больницы не довезли. И Нина Вадимовна всего на год мужа пережила, истаяла от горя, как свечка. Врачи помочь не могли, говорили, раковая опухоль развилась, и руками разводили – ничего не поделаешь, мол, психосоматика…
Умирая, свекровь же ее и успокаивала – ничего, Ирочка, все хорошо. Слава богу, мой мальчик в хороших руках остается. Я так благодарна судьбе, что хорошую жену ему послала! Береги его… Люби…
Никогда меж ними не было разговора о тех трех окаянных годах предательства – ни словом, ни половиною. Будто и не было их совсем. Иногда ей казалось – и правда не было.
* * *
Ветер толкнул балконную дверь, по-хозяйски прошелся по комнате, плеснул запахом сентября – острым, дымно-вкусным. Провел по лицу прохладной ладонью и улетел, маня за собой – чего сидишь, задумалась о прошлом. Там, на воле, так хорошо! Там – настоящее! Ты же любишь сентябрь, правда? Сосны шумят, трава волной стелется, и кажется, скоро дождь соберется: недолгий, сильный, грибной. А после него опята полезут – только успевай собирать! Ты же так любишь бродить по лесу с лукошком…
Улыбнулась, прикрыла глаза. Счастье ворохнулось внутри щекотливо, для полноты ощущения и впрямь потянуло на воздух, на балкон. Можно и там письмо дочитать, сидя в плетеном кресле-качалке и вдыхая изысканные осенние запахи. Вышла, подняла глаза к небу – красота! Была бы художником, картину бы написала – в преддверии дождя. Все бы описала! Как в прорехи набежавших синих облаков проглядывают непокорные, расходящиеся веером лучи солнца, придавая стволам сосен особенную окраску, яркую, охряную – глаз не оторвать; как побежала короткая тень по стволам, закрылась прореха в синем, последний луч вспыхнул на верхушке самой большой сосны и исчез. Ну же, давай, дождь, сейчас твоя сольная партия! Слышу, идешь, подступаешь запахом озоновой влаги – сейчас, сейчас…
Оп, оп! Ударили первые капли-разведчики, зашелестели в траве, с каждой секундой – шибче, норовистее, потянули с неба длинные нити серебра. Кажется, можно протянуть ладонь, ухватить, намотать на палец…
Села в кресло-качалку, оттолкнулась ногой, поплыла в звуках и запахах, рука с письмом свесилась бессильно вниз. Наверное, со стороны она сейчас напоминает мечтательную чеховскую барыньку, только кружевной тальмочки на плечах не хватает да высоко убранных локонов. Ах, сад мой, сад… Вернее, лес мой, лес. Все-таки хорошо, что они участок сохранили в природной первозданности, не стали переделывать на «аглицкий» манер. Сейчас дождь пошумит и уйдет, и снова солнце озолотит мокрые стволы сосен, от травы поднимется легкий туман… Какая она стала сентиментальная, однако! Наверное, от того, что слишком откровенно, до безобразия счастлива в своем семейном гнезде.
Вероятно, Игорь тогда был прав, когда настаивал на ее роли хранительницы гнезда. Сейчас даже вспоминать неприятно про ту ссору, про ее отчаянное слезное сопротивление.
– Зачем я тогда училась, на сессии ездила, диплом получала? Чтобы его в рамочку заковать и на стену повесить? Я работать хочу, Игорь! У меня тоже есть потребности в самореализации!
– Хм… А дети? Ты о них подумала?
– Конечно. Мы им гувернантку…
– Очередную Арину Родионовну, да?
– Да при чем тут… Зачем только на плохое ориентироваться? Мы хорошую найдем, с педагогическим образованием, она их и к школе подготовит!
– А зачем гувернантка с педагогическим образованием, если у детей мать-педагог?
– Вот сама и подготовишь, и диплом зазря не пропадет. И самореализуешься заодно.
– Но, Игорь…
– Нет, Ирина. Не спорь. Глупо не быть хорошей матерью, если у тебя есть такая возможность.
– А что, все работающие матери – плохие матери? Что за странный критерий?
– Это не критерий, а горькая правда жизни. Так уж в нашем обществе женская жизнь устроена, и ничего с этим не поделаешь. Ты или хорошая мать, или хороший работник. Я понимаю, когда у женщины выбора нет, а у тебя есть. И у меня – тоже. Вот я его и сделал.
– И на каком таком основании ты взял на себя право делать его за меня?
– На том основании, что я – мужчина. И не просто мужчина, а твой муж. Отец наших детей. И все, закончим на этом…
Ушел, рассердился, хлопнул дверью. А она осталась в обиженном смятении – впервые поссорились. И тем более непривычно было осознавать, каким неожиданно раздражающим оказалось чувство смятения. Не устраивалось внутри, выплескивалось наружу – надо же, какой стороной характер Игоря повернулся! Деспот нашелся, надо же! Муж и отец! А она тогда – кто? Послушная женушка, покорная Гюльчатай? Может, еще паранджу надеть и из дома ни ногой?
