– Неважно кому. Так что?
– Ей-богу, не знаю! И ты тоже выбрось из головы! Мало ли кто кому какие письма писал! Чего ты себе надумала? Заняться больше нечем? Если нечем, так приезжай сюда, у нас на огороде урожай пропадает! Наломаешься до седьмого поту картошку выкапывать, ни одной плохой мысли в голове не останется!
– Мам, скажи…
– Отстань! Я тут с тобой говорю, а Олежка в калитку выскочил! Такой сорванец растет, не уследишь… Снежанка с работы придет, ругаться будет! Все, Ирка, я за ним, и правда убежит.
Телефон всхлипнул, отключившись. Порыв ветра за окном потянул за собой тополиные ветки, будто старое дерево развело руками – что ж, мол, делать, смирись. Она с досадой сунула трубку в карман, села на диван, задумалась. Вернее, никаких дум в голове не было, только злая досада – дальше-то что? Даже мыслишка спасительная, подлая внутри ворохнулась – а может, и впрямь? Ну его к лешему, это расследование? Нет, если задуматься, в самом деле: был ли мальчик-то? Может, и не было его? А она тут изводит себя.
Неизвестно, сколько Ирина так просидела, бросив безвольные ладони на колени и низко склонив голову. Ждала, когда уйдет из души пыльный осадок. Нет, никуда он не уйдет – или с ним жить, или действовать как-то.
В кармане задрожал, завибрировал телефон, вздрогнула, выхватила онемевшими пальцами. Снежана… Ага, хорошо. Вдохнула в себя воздух, насторожилась, будто проклюнулся нюх, как у охотничьей собаки. Сейчас я тебя…
– Ир, привет! Это правда, что мне мама вчера сказала? Я тебе звонила утром, ты трубку не брала…
– Что – правда, Снежан?
– Ну… Что ты квартиру теткину мне отдашь?
– Да, Снежана. Отдам.
– Ух ты, Ирк… Ну ты…
– Погоди, я не договорила. Я отдам квартиру, но при одном условии – если ты мне скажешь правду.
– Какую правду? Не поняла…
Девушка осадила себя внутренне – тихо, тихо, не торопись, – слышишь по голосу, как она испугалась? Значит, тоже знает. Спокойно действовать надо, с достоинством…
– Понимаешь, тут такое дело… В общем, я и сама все знаю. Тоже – устроили вокруг секрет Полишинеля. Просто хочу, чтобы ты была честна со мной, понимаешь? Чтобы сама сказала. Ты же мне сестра, мы не должны врать друг другу. Я с тобой поступаю по совести, и от тебя…
Дзинь… Всхлипнул телефон, отключился. И договорила уже в пустоту, будто Снежана могла ее слышать:
– …Того же хочу.
Хмыкнула, пальцы автоматически провели привычную операцию, кликнули Снежанин номер. Гудки – все, не берет трубку. Что ж, понятно, растерялась сестрица.
Так, все! Теперь уж точно обратного хода нет. И ни на каких «мальчиков» уповать не стоит, надо ехать к тете Саше. Хоть и жестоко с ее стороны тетку в такой момент своими рефлексиями беспокоить, но другого выхода нет. Прости!
На улице снова шел дождь. Когда она свернула на старый бульвар, целая охапка мокрых листьев бросилась на ветровое стекло, и закопошились, бедные, в отчаянной надежде, и сникли, падая вниз и отдаваясь жестокой силе бездушных «дворников». Один лист, самый маленький, так и прилип намертво, глядел на нее с немым укором. Ирина вздохнула грустно – чем же я тебе помогу, дорогой, я и сама сейчас, как ты, страшно напугана и в отчаянии. А что делать – тоже не хочется сползать на мокрый асфальт.
Тетя Саша жила в старой части города, в кирпичной пятиэтажке с витыми балкончиками и затейливо выпяченным фасадом со стороны главной улицы. А въедешь во двор – и никакой тебе затейливости, просто каменная коробка с пятнами кирпичной кладки в обвалившейся штукатурке. Но сам по себе дом был хорош – с высокими потолками, щедро квартирным размахом квадратных метров.
Ирина приткнула машину во дворе, вышла под дождь. Пока добежала до подъезда, успела промокнуть. Поднялась на третий этаж, отряхиваясь по пути, как собачонка.
Тетя Саша ждала ее, стояла на пороге квартиры. Лицо осунувшееся, серое – видно, что ночь не спала. И сжалось стыдной неловкостью сердце – горе у человека. Еще и допросами ее придется донимать?
– Здравствуй, Ирочка. Промокла? Что ж ты без зонта, так и до простуды недалеко. Вот, надень теплые тапочки.
– Здравствуйте, теть Саш. Ничего, не простужусь, я закаленная.
– Но тапочки все равно надень! А я увидела в окно, что ты подъехала, и чайник поставила. У меня и пирожные есть, твои любимые, с заварным кремом. Будешь?
– Буду, спасибо.
– А может, ты есть хочешь?
– Нет, не хочу. Мне бы поговорить…
– Что ж, пойдем на кухню. За чаем и поговорим.
На кухне было уютно, чисто, едва уловимо пахло чем-то мясным, жареным, с чесноком. Села на любимое место, у окна с розовоклетчатой крахмальной занавеской, вздохнула.
– Чего так вздыхаешь? Проблемы?
– Да как сказать, у меня проблема, теть Саш. Только дайте слово, что не будете от нее отмахиваться.
– Да когда это я несерьезно относилась к твоим проблемам? И тем более – отмахивалась?
– Да, конечно… Что это я… Простите, теть Саш.
– Погоди, я чаю тебе налью. Вот варенье, пирожные. Сначала желудок согрей, впусти в себя тепло. В согретой душе и проблема в размере уменьшится.
– Хм… Если бы…
Еще немного посуетившись, тетка уселась напротив, сложила сухие ручки перед собой, как школьница, глянула выжидающе:
– Ну, выкладывай.
– Да я не знаю, как начать…
– С самой сути и начинай. Что я тебя учу, как маленькую?
– Ну что ж, попробуем…
Потянувшись к сумке, расстегнула «молнию», достала письмо, неловко глянула тетке в глаза.
– Теть Саш, я тут нечаянно письмо тети-Машино прочитала. Извините, так получилось. И строчки вот – странные такие…
Дрожащими пальцами развернула листок, заговорила, волнуясь:
– Смотрите, что она своей знакомой пишет… Вот тут, почитайте…
Тетка глянула на нее странно, с опасливым недовольством, слепо зашарила рукой по столу в поисках очков. Нащупала, аккуратно водрузила на переносицу, склонилась над письмом.
– Вот тут, – Ира угодливо ткнула в нужные строчки указательным пальцем.
– Да вижу, не мешай! Что тут? Мгм…
Зашевелила губами, тихо покачивая в такт седой головой. Прочитала, замолчала многозначительно. Потом подняла глаза, улыбнулась, пожала плечами:
– И что? Ерунда какая-то… Не понимаю, чего ты так всполошилась?
– Нет, не ерунда. Прошу вас, скажите мне все как есть.
– Да что есть? И нет ничего…
– Есть. Вы же мне обещали не отмахиваться, помните?
– Так я и не отмахиваюсь, говорю ж – ерунда какая-то, глупости.
