– Нет, не глупости. Вот скажите – что такое «не должна узнать девочка»? Ведь черным по белому написано! И чего вы так боитесь? Вернее, боялись… Что за обстоятельство?
– Я не знаю, Ирочка, не знаю. Ну что ты на меня так смотришь? Не знаю…
– Да все вы знаете, только сказать не хотите. Ведь так? Но согласитесь – это нечестно по отношению ко мне. Вы никогда не обманывали меня, теть Саш…
– Да, не обманывала.
– Но ведь молчание – тоже обман! Еще худший, чем излишняя болтливость!
– Ну, не надо так категорически. Это зависит от того, что кроется за молчанием и болтливостью! А вдруг человеку болтливостью судьбу сломаешь? Тем более – дорогому человеку? Иногда надо уметь держать при себе, то есть брать на себя ответственность.
– Тетя Саша, говорите прямо! Вы что-то знали и молчали, да? Я понимаю, что из лучших побуждений, но – тем не менее.
– Хм… Из лучших побуждений, говоришь? Может, и впрямь так. Да, я всегда боялась за тебя. Из побуждений. Ты права. И не всегда молчание есть обман. Молчание – это просто молчание.
– Значит, было о чем? Ну же, теть Саш, как вы не понимаете, что я больше с этой неизвестностью жить не смогу? Ведь все равно рано или поздно узнаю! И будет еще хуже!
– Что ж, ты права, пожалуй, будет хуже. Нет, ничего не поделаешь, видно… Сейчас все расскажу. Дай только с духом соберусь.
Тетя Саша медленно стянула очки, положила перед собой, зачем-то накрыла их сухими ладонями. Вздохнула, глянула в дождевое окно, заговорила тихо:
– Лет десять назад… Да, кажется, десять. Приезжала к твоей покойной свекрови женщина. Родители Игоря тем летом в Красногвардейске жили, у них там дача оставалась, помнишь? Ты с девчонками к морю уехала, а Игорь перестройку дома затеял.
– Да, помню. Да, десять лет назад… И что? Что за женщина?
– Погоди, не сбивай меня. Я и сама хорошо собьюсь, видишь, как волнуюсь. Руки дрожат…
– Извините, теть Саш…
– Так вот, женщина, значит. Молодая совсем. Объявила, что беременна от Игоря…
Внутри у Ирины ухнуло что-то, понеслось, заколобродило маетной суматохой. Пространство кухоньки стало совсем маленьким, сжалось вокруг твердой субстанцией – не продохнуть. С усилием втянула в себя воздух, сглотнула, просипела трудно:
– Продолжайте.
– Ну, Нина Вадимовна страшно растерялась, конечно. Ты ж помнишь, как она к тебе привязана была. Сгоряча дала женщине от ворот поворот, Игорю стала звонить, выяснять. Зачем-то еще и к матери твоей побежала – наверное, поддержки хотела найти в трудной ситуации. Или совета какого, не знаю. Мама, конечно, нам с Машей сразу доложила, а мы ей велели молчать, ничего тебе не говорить. Подумали – зачем беспокоить? Может, оно как-то и разрешилось бы, без твоего участия.
– Что разрешилось? Беременность?
– Ну, мало ли, как бывает! Всякие женщины есть, мало ли: сегодня беременная, а завтра, глядишь, и нет.
– Ну да. Каждая беременность рано или поздно… Чего мы вокруг да около ходим, теть Саш? Отсюда следует вывод, что у Игоря где-то внебрачный ребенок есть, ведь так?
– Да, выходит, так.
– Мальчик, девочка?
– Мальчик, насколько я знаю.
– Значит, ему уже десять лет… Или нет, девять… Девять лет! О боже, я об этом, значит, ничего не знаю – целых десять лет.
– Вот и хорошо, что не знаешь! Чем плохо, что ты эти годы счастливо прожила?
– Что?! Теть Саш, да как вы… Как вы можете так говорить… Издеваетесь, что ли? Меня десять лет обманывали, а я счастлива?!
– Ира, Ирочка… Вот только не надо ревнивых рефлексий, прошу тебя!
– Вы правы. Для ревности уже поздновато вроде – срок давности слишком большой. Но он душевной боли не отменяет. А где она живет, эта женщина? Здесь, в городе?
– Нет. По-моему, она живет в другом городе, точно не знаю. Знаю только, что Игорь от сына не отказался, он же у тебя мужик честный. На себя записал.
– Он что, к ним ездит?
– Не знаю.
– Зато я теперь знаю, точно, ездит. Раз в месяц, в командировки. Они у него достаточно регулярные – раз в месяц. А я заботливо его собираю, рубашки в чемодан складываю, пижаму, теплый свитер, чтоб не простудился. И ничего не знаю.
– Ну не надо, прошу тебя! Хочешь валерьянки? У тебя лицо, будто сейчас в обморок упадешь!
– Все кругом знают, а я не знаю. И мама, и Снежанка, и вы с тетей Машей – да все! Даже партнеры Игоря с женами!
Ирина вдруг рассмеялась визгливо, истерически, наклоняясь корпусом вперед и хлопая себя по коленям руками. Смех слышался будто со стороны, рвал горло болью, и невозможно было его осадить, и страшно неловко было перед тетей Сашей. А отсмеявшись, заговорила сипло, отрывисто, как говорят после бурного смеха, изнемогая:
– Здорово, да? Ой, не могу… Наверное, я очень смешно все эти годы выглядела, правда? Носилась со своим семейным счастьем, развлекала окружающих беззаботностью? Смешная была, да? Жалкая смешная тетка…
– Ну зачем ты… Все не так…
– А как, теть Саш? И вы… Вы-то почему молчали? Смотрели на меня, счастливую идиотку, и молчали?!
– Было бы лучше, если б на тебя это раньше свалилось?
– Да! Лучше! По крайней мере это было бы честнее! А так… Получается, что вы меня предали. Даже больше, чем Игорь. И вы, и мама, и Снежанка…
– Прости меня, Ирочка…
Теткины губы испуганно затряслись, ладони потянулись к внешним уголкам глаз – утереть выпавшие быстрые слезы. Жалкий жест, да. Но странно – не было внутри жалости к ней. Ничего внутри не было, кроме острого обиженного недоумения.
– …Прости, девочка, я за тебя очень боялась. Зная, как ты Игоря любишь, учитывая твой характер!
И снова – дрожание рук, трепет очочков в сморщенных ладошках.
– Да при чем тут характер, теть Саш?! – переспросила зло, сжав ледяные ладони.
Тетка подняла на нее взгляд – болезненно-пронзительный через линзу старческой слезы. Но заговорила вдруг не слезливо, а очень твердо, отделяя слова жесткими паузами:
– Какой характер, говоришь? Да такой вот: слишком цельный, одним куском рубленный, компромиссов душевных не признает. С таким очень легко камня на камне от своей жизни не оставить, это же как ящик Пандоры открыть, спрятанный в самой себе! Ты сама себя толком и не знаешь, Ирочка. А я знаю, я тебя, как себя, чувствую…
И вдруг всхлипнула, махнула ладошкой, заговорила уже торопливо, ловя ее взгляд и слегка подавшись корпусом вперед:
– Знаешь такой миф – о ящике Пандоры? Вот я и подумала – зачем же я тебе сама буду от этого ящика ключи давать? Подумала – пусть все твои беды в ящике остаются, зачем их на свободу… Это я убедила всех, чтоб оберегали тебя, молчали! И Нину Вадимовну, и Свету!
