Он вернулся к хозяйству. Четыре добротные хижины, запас вяленой рыбы и сушеных корней, кувшины с водой, протоптанные тропинки, инструменты из камешков, палок, раковин и рыбьих костей. Конечно, обеспеченный быт требовал немало труда.
Выковыривая как-то моллюска из глубин витой раковины тростинкой, он дунул в тростинку, чтоб очистить ее от слизи – и получился свист. Ему понравилось. Он подул еще, с удовольствием и интересом прислушиваясь к звуку. Потом дунул в другую тростинку – та тоже свистела, но чуть иначе, по-своему.
Он развлекался, увлеченный. До вечера он передул во все тростинки, что имел. Надломленные звучали иначе, чем целые, длинные иначе, чем короткие, тонкие иначе, чем толстые, – он улавливал закономерности.
Первая мысль, которая пришла ему в голову наутро, – подуть в полую раковину. Раковина зазвучала басовито и мощно. Другие раковины тоже звучали. Напробовавшись, он стал сортировать их по силе и высоте звука.
Вскоре он обладал уже сотней разнообразнейших свистулек. Были там из пяти, из восьми и более неравных тростинок, скрепленных глиной, были и из самой глины, с дырочками и без, прямые и гнутые, и разветвляющиеся, и наборы разновеликих раковин. Он придумывал комбинированные, позволяющие извлекать сложный слух.
У него обнаружился музыкальный слух. Он научился наигрывать простенькие мелодии, переходя ко все более сложным. На лице его при этом появлялось задумчивое и болезненное выражение – возможно, он пытался вспомнить многое… и не мог, но как бы прикасался к забытой истине, хранящейся, видимо, в где-то в глубинах его существа, куда не дотягивался свет сознания.
Он познал в этом наслаждение и пристрастился к нему. Он запоминал одни мелодии, варьируя и совершенствуя их, и сочинял новые. Иногда у него даже вырывался смешок, появлялась слеза – а раньше он смеялся только при удачной рыбалке, а плакал от приступов боли.
Хозяйство терпело некоторый ущерб. Насладиться мелодией представлялось моментами желанней, чем съесть свежую рыбу, коли оставалась вяленая.
Он, вполне допустимо, полагал себя гением. Не исключено, что так оно и было.
Гора на острове оказалась вулкканом. Вулкан начал извержение утром. Плотный грохот растолкнул воздух, пепел занавесил небо. Белое пламя лавы излилось на склоны, лес сметался камнепадом и горел. А самое скверное, что остров стал опускаться в океан. Это произошло тем более некстати, что с некоторых пор человека гнело отчетливое несовершенство последних мелодий, явно хуже предыдущих, а накануне вырисовалось рождение мелодии замечательнейшей и прекраснейшей.
Он оценил обстановку, прикинул свои шансы, вздохнул, взял две вяленые рыбы и кувшин с водой, взял любимую свистульку из восьми травинок с пятью отверстиями каждая, четырех раздвоенных трубочек и двух раковин по краям и стал пробираться через хаос и дымящиеся трещины к холму в дальней части острова.
Там сел, отдохнул, закусил и принялся с бережностью нащупывать и выстраивать мелодию. Устав, он отпивал воды, разглаживал пальцами губы и играл дальше.
Не то чтоб он боялся или ему было все равно. Но он понимал, что, во-первых, вдруг он уцелеет; во-вторых, от его сожалений ничего не зависит; в-третьих, надо же чем-то занять время и отвлечься от грустной перспективы; в-четвертых, хоть насладиться любимым занятием; в-пятых да просто хотелось, вот и все.
Извержение продолжалось, и остров опускался. Через сутки волны плескались вокруг холма, где он спасался. У него еще оставалось полрыбы. Когда сверху летели камни, он прикрывал собой инструмент. Если ему не удавался очередной сложный пассаж, он ругался и топал ногами. А когда мелодия звучала особенно чисто и завораживающе, он прикрывал глаза, и лицо у него было совершенно счастливое.
Цитаты
"А старший топорник говорит: "Чтоб им всем сгореть, иродам!"
Плотников, «Рассказы топорника».
"Джефф, ты знаешь, кто мой любимый герой в Библии? Царь Ирод!"
О'Генри, «Вождь краснокожих».
"Товарищ, – сказала старуха, – товарищ, от всех этих дел я хочу повеситься".
Бабель, «Мой первый гусь».
Однако! Я заржал. Ничего подбор цитаточек!
Записную книжку, черную, дешевую, я поднял из-под ног в толкотне аэропорта. Оглянулся, помахав ею, – хозяин не обнаружился. Регистрацию на мой рейс еще не объявляли; зная, как ощутима бывает потеря записной книжки, я раскрыл ее: возможно, в начале есть координаты владельца.
"Я б-бы уб-бил г-г-гада".
Р.П.Уоррен, «Вся королевская рать».
"Хотел я его пристрелить – так ведь ни одного патрона не осталось".
Бр. Стругацкие, «Парень из преисподней».
"Я дам вам парабеллум".
Ильф, Петров, «12 стульев».
Удивительно агрессивные записи. какой-то литературовед-мизантроп. Читатель-агрессор. Зачем ему, интересно, такая коллекция?
"Растрелять, – спокойно проговорил пьяный офицер".
А. Толстой, «Ибикус».
"К тому времени станет теплее, и воевать будет легче".
Лондон, «Мексиканец».
Нечто удивительное. Материалы к диссертации о милитаризме в литературе? Военная терминология в художественной прозк?.. Я перелистнул несколько страниц:
"У нас генералы плачут, как дети".
Ю.Семенов, «17 мгновений весны».
Имею два места холодного груза".
В. Богомолов, «В августе 44-го».
Я перелистнул еще:
"Заткнись, Бобби Ли, – сказал Изгой. – Нет в жизни счастья".
Ф. О'Коннор, «Хорошего человека найти нелегко».
"И цена всему этому – дерьмо".
Гашек: трактирщик Паливец, «Швейк».
"Лежи себе и сморкайся в платочек – вот и все удовольствиея".
Н. Носов, «Незнайка».
Эге! Нетзвестный собиратель цитат, кажется, перешел на вопросы более общие. Отношение к более общим вопросам бытия тоже не сверкало оптимизмом.
Странички были нумерованы зеленой пастой. На страничке шестнадцатой освещался женский вопрос:
"Хорошая была женщина. – Хорошая, если стрелять в нее три раза в день".
Ф. О'Коннор, «Хорошего человека найти нелегко».
"При взгляде на лицо Паулы почему-то казалось, что у нее кривые ноги".
Э. Кестнер, «Фабиан».
"Жене: "Маня, Маня", а его б воля – он эту Маню в мешок да в воду".
Чехов, «Печенег».
Облик агрессивного человеконенавистника обогатился конкретной чертой женоненавистничества. Боже, что ж это за забавный человек?
Но вот цитаты, посвященные, так сказать, гостеприимству:
