— Он рассержен, — добавил Меркуций.
Его братья, оставшиеся в шлемах, не оглянулись. Они шли вперед, сжимая в руках оружие.
— Талос не сможет легко отнестись к смерти Ксарла, помяните мои слова, — продолжил Меркуций. — Я видел это в каждом его движении. Он глубоко ранен.
Узас выдохнул сквозь решетку шлема:
— Ксарл мертв?
Остальные, не считая Меркуция, не обратили на него внимания.
— Он умер час назад, Узас.
— Ох. Как?
— Ты был там, — тихо ответил Меркуций.
— Ох.
Остальные почти чувствовали, как внимание его скользит и рассеивается, не в состоянии удержаться на теме разговора.
Кирион во главе поредевшего Когтя в очередной раз свернул за угол, спускаясь по спиральным мосткам на нижнюю палубу. Смертные из команды разбегались перед ними, как тараканы, спасающиеся от включенного света. Лишь немногие из них — в равной степени разнорабочие в униформе и сброд в обносках — падали на колени и всхлипывали у ног хозяев, умоляя объяснить, что происходит.
Кирион пинком отшвырнул одного и них в сторону. Первый Коготь миновал остальных.
— Этот корабль размером с небольшой город, — сказал Кирион братьям. — Если эти недоноски из Генезиса попробуют скрыться, мы можем никогда их не найти. Мы только-только сумели вычистить худшую часть скверны, оставшейся после ублюдочных Корсаров.
— Ты слышал, что они нашли на тридцатой палубе? — спросил Меркуций.
Кирион покачал головой:
— Просвети меня.
— Кровоточащие Глаза сообщили это в одном из отчетов за несколько ночей до того, как мы прибыли к Тсагуальсе. Они говорили, что там, внизу, стены живые. В металле проступают вены, у него есть пульс, и он кровоточит после пореза.
Кирион обернулся к Вариилу, скрывая неодобрительную усмешку под маской шлема.
— Что вы, извращенные глупцы, делали с этим кораблем до того, как мы его отвоевали?
Апотекарий не замедлил шага. Его аугметическая нога с шипением сгибалась и разгибалась — сервомоторы, как могли, имитировали работу человеческих мышц и суставов.
— Я видел суда Повелителей Ночи куда более пораженные скверной, чем то, о чем ты говоришь. Вряд ли меня можно назвать верным сторонником дела Корсаров, Кирион. Я никогда не обращался к Губительным Силам со словами молитвы. Варп извращает все, чего касается, этого я отрицать не стану. Но ты же не станешь утверждать, что на борту вашего драгоценного «Завета крови» не было оскверненных палуб?
— Не было.
— В самом деле? А может, ты просто предпочитал посещать менее населенные палубы, где клеймо Скрытых Богов не было столь очевидно? Хочешь сказать, что ты спускался к тысячам рабов, запертых в самых темных глубинах и трюмах корабля? Неужели там все было так чисто и неприкосновенно, как ты говоришь, — и это после десятилетий в Великом Оке?
Кирион отвернулся, тряхнув головой, но Вариил не собирался спускать беседу на тормозах.
— Я ненавижу лицемерие больше, чем что бы то ни было, Кирион с Нострамо.
— Помолчи минуту и избавь меня от своего нытья. Мне никогда не понять, зачем Талос спас тебя на Фриге, и я не понимаю, почему он позволил тебе присоединиться к нам, когда мы ушли из Зрачка Бездны.
Вариил ничего не ответил. Он не был предрасположен к долгим спорам и не испытывал страстного желания оставить за собой последнее слово. Такие вещи мало для него значили.
Но, когда они спустились на следующую палубу, заговорил Меркуций. Его голос мешался с громким лязгом шагов. Рабы опять разбегались перед ними, грязные и оборванные, все как один.
— Он с нами, потому что он один из нас, — произнес Меркуций.
— Как скажешь, — отозвался Кирион.
— Ты думаешь, он не такой, как мы, лишь потому, что солнечный свет не ранит его глаза?
Кирион покачал головой.
— Я не хочу спорить, брат.
— Но я говорю искренне, — настойчиво продолжил Меркуций. — И Талос тоже в это верит. Быть воином Восьмого легиона — это значит обладать целеустремленностью… холодной целеустремленностью, чуждой другим нашим братьям. Нет нужды рождаться в бессолнечном мире, чтобы стать одним из нас. Ты просто должен понимать страх. Должен наслаждаться, сея его в сердцах смертных. Смаковать соленую вонь пота и мочи, источаемую кожей напуганного человека. Ты должен думать так, как думаем мы. И Вариил думает так.
Он склонил голову в сторону апотекария.
Кирион оглянулся на ходу через плечо. Нарисованные на шлеме зигзаги молний — огненные слезы — рассекали его щеки, как следы мазохистских утех.
— Он не ностраманец.
Меркуций, не склонный к веселью, на это улыбнулся.
— Почти половина Избранных примарха были терранцами, Кирион. Ты помнишь, что было, когда пал первый капитан Севатар? Помнишь, как атраментары разбились на партии, не желая служить Сахаалу? Я вижу тут горький урок. Подумай об этом.
— Мне нравился Сахаал, — ни с того ни с сего заявил Узас. — Я его уважал.
— Как и я, — согласился Меркуций. — Я не любил его, однако уважал. Но даже когда Чернецы разобщились после смерти Севатара, все мы знали, что их нежелание подчиняться Сахаалу — нечто большее, чем простое предубеждение. Некоторые из первой роты были терранцами, старейшими воинами в легионе. Даже Малек терранец. Тут дело в чем-то большем, чем родной мир Сахаала. Терранец, ностраманец или рожденный в любом другом мире — для большинства из нас это никогда не имело значения. Геносемя заполняет наши глаза чернотой, независимо от того, где мы родились. Мы разобщены, потому что примархи покинули нас. Раньше или позже, но эта судьба постигнет каждый легион. Мы — банды, объединенные общей целью, с общим наследием и идеологией.
— Все не так просто.
Кириона нелегко было сбить с мысли.
— У Вариила глаза не черные. В его груди и в горле геносемя Корсаров.
Меркуций тряхнул головой.
— Меня удивляет, как ты цепляешься за старые предрассудки, брат. Ладно, как хочешь, — я покончил с этой дискуссией.
Но Кирион еще нет. Он перемахнул через поручень, приземлившись на платформе десятью метрами ниже. Братья последовали за ним.
— Скажи мне кое-что, — сказал он, хотя в голосе его поубавилось колкости. — Отчего же первая рота отказалась следовать за Сахаалом?
Меркуций втянул воздух сквозь сжатые зубы.
— У меня почти не было возможности поговорить с кем-то из них. Но дело, кажется, не в том, что у Сахаала имелись какие-то особые недостатки, несовместимые с должностью. Скорее, никто просто не мог сравниться с истинным первым капитаном. Никто не мог дотянуться до него. Чернецы отказывались служить другому вождю после смерти Севатара — он сделал их тем, чем они были, братством, которое невозможно разрушить иным путем, кроме как лишив капитана. Так же и весь легион отказывался служить под началом одного капитана после смерти примарха. И я сомневаюсь, что сейчас мы бы последовали даже за примархом. Сменилось десять тысячелетий. Десять тысячелетий войны, хаоса, боли и попыток выжить.
