— Он холоден, — сказала навигатор, отводя взгляд. — Как цвет может быть холодным? В черноте я ощущала присутствие обычных мерзких сущностей: вопли душ, бьющихся о корпус судна, и раковые опухоли, разрастающиеся вдалеке и одиноко дрейфующие в пустоте.
— Раковые опухоли?
— Только так я могу описать их. Огромные, безымянные средоточия боли и яда. Злокачественные и разумные.
Талос кивнул:
— Души ложных богов, вероятно.
— Ложных, несмотря на то что они существуют?
— Не знаю, — сознался он.
Девушка вздрогнула.
— Там, где мы бывали раньше, даже вне света Астрономикона… те места всё еще хоть немного освещал маяк Императора, не важно, как далеко от него мы забирались. Можно было различить тени и образы, скользящие в волнах варпа. Бесформенных демонов, плывущих сквозь жидкий огонь. Здесь я не вижу ничего. Дело тут не в том, чтобы найти дорогу в штормовом эфире, как меня учили. Здесь мне пришлось брести в темноту, нащупывая более спокойные пути, те, где ревущие ветра умолкали хотя бы на краткий миг.
На какой-то миг Талоса поразило сходство ее ощущений и его собственных, пережитых в те секунды, когда он погружался в видения.
— Мы у цели, — сказал он. — Ты хорошо справилась.
— Я почувствовала кое-что еще. Почти незаметное. Некие сущности, теплее, чем варп вокруг них. Как будто глаза, следящие за мной, когда я подводила корабль ближе.
— Нам стоит беспокоиться о них?
Октавия пожала плечами:
— Понятия не имею. Это лишь одно из тысячи проявлений безумия.
— Мы добрались. Вот что имеет значение.
Между ними снова повисла тишина. На сей раз ее нарушил Талос:
— Когда-то, очень давно, у нас была здесь крепость. Замок из черного камня со шпилями, корчащимися, словно в пытке. Крепость привиделась примарху однажды ночью, и он согнал сотни тысяч рабов, чтобы построить ее. Это заняло почти двадцать лет.
Он замолчал. Октавия смотрела на бесстрастную череполикую маску его наличника, ожидая продолжения. Талос вздохнул, и вокс превратил его вздох в рычание.
— Внутреннее святилище называлось Галереей Криков. Кто-нибудь уже говорил тебе об этом?
Октавия покачала головой:
— Нет, никогда.
— Галерея Криков была метафорой в своем роде. Мучения бога, отображенные в крови и боли. Примарх хотел переделать мир вокруг себя так, чтобы картина греха в его разуме соответствовала окружению. Стены были из плоти — люди, сплавленные воедино и превращенные в архитектурные сооружения. Магия поработала там не меньше технологии. Полы были покрыты ковром из живых лиц, о сохранности которых заботились сервиторы-кормилки.
Он покачал головой. Воспоминание было слишком сильным, чтобы когда-нибудь поблекнуть.
— Вопли, Октавия. Ты никогда не слышала таких звуков. Они кричали, не переставая. Люди в стенах плакали и протягивали руки. Лица на полу всхлипывали и заходились визгом.
Девушка выдавила улыбку, хотя губы повиновались с трудом.
— Похоже на варп.
Талос покосился на нее и утвердительно буркнул:
— Извини. Ты в точности знаешь, как это звучит.
Она кивнула, но ничего больше не сказала.
— А хуже всего то, как ты привыкаешь к этому вопящему хору. Те из нас, кто бывал у примарха в последние десятилетия его помешательства, проводили много времени в Галерее Криков. Звучание всей этой боли становилось переносимым. А вскоре ты уже начинал наслаждаться ею. Когда окружен муками, думается легче. Пытка сначала утратила смысл, а затем превратилась в музыку.
На секунду пророк замолчал.
— Конечно, именно этого он и хотел. Он хотел, чтобы мы осознали урок легиона — в том виде, в каком он представлял этот урок.
Когда Талос встал на колени рядом с троном, Октавия снова подвинулась.
— Не вижу никакого урока в бессмысленной жестокости, — сказала она.
Зашипел декомпрессирующийся воздух — воин распечатал герметические запоры воротника и снял шлем. Октавию снова, уже в который раз, поразила мысль, что он был бы красив, если бы не холод во взгляде и трупно-белая кожа. Он был статуей, израненным полубогом из чистого мрамора, с мертвыми глазами, — прекрасным в своей недоступности, но не радующим взгляд.
— Это не было бессмысленной жестокостью, — сказал он. — Это был урок. Примарх знал, что закон и порядок — две основы цивилизации — можно поддерживать только страхом и наказанием. Человек — животное не миролюбивое. Он создан для войны и борьбы. Чтобы загнать зверей под ярмо цивилизации, следует напомнить им, что тех, кто покушается на стадо, ждет боль. Какое-то время мы верили, что Император предназначил нас для этого. Он хотел, чтобы мы стали Ангелами Смерти. И какое-то время мы были ими.
Октавия моргнула в первый раз за минуту. Во время их долгих разговоров и воспоминаний он ни разу не углублялся в эту тему.
— Продолжайте, — попросила навигатор.
— Некоторые говорят, что он нас предал. Когда мы выполнили свою роль, он обратился против нас. Другие утверждают, что мы слишком увлеклись взятой на себя ролью и ему пришлось умертвить нас, как собак, сорвавшихся с поводка.
Заметив в ее глазах вопрос, Талос отмахнулся:
— Все это неважно. Важно то, как это началось и чем закончилось.
— И как это началось?
— Легион понес огромные потери в Великом Крестовом походе на службе Императору. Большинство погибших были терранцами. Они пришли с Терры, с полей сражений Императора на родной планете человечества. Но все пополнения поступали с нашей родной планеты, Нострамо. Прошли десятилетия с тех пор, как примарх ступал на почву нашего мира, и его уроки были давно забыты. Население вновь скатилось к беззаконию и анархии, не боясь кары далекого Империума. Ты понимаешь, как мы сами отравили себя? Мы пополняли легион насильниками и убийцами, детьми, которые совершили чернейшие прегрешения, еще не ступив на порог зрелости. Уроки примарха ничего для них не значили. И под конец они ничего не значили для большей части Восьмого легиона. Они были убийцами, превращенными в полубогов и получившими на разграбление всю Галактику. В гневном отчаянии примарх испепелил наш родной мир. Он уничтожил Нострамо, разнес в куски с орбиты, использовав всю огневую мощь флота легиона.
Талос медленно выдохнул.
— На это ушли часы, Октавия. И все это время мы оставались на борту своих судов и слушали вокс-передачи с поверхности: мольбы и крики, направленные в небеса, к нам. Мы не ответили. Ни разу. Мы оставались в космосе и смотрели, как горят наши города. В самом конце мы увидели, как планета содрогается и рушится на части под яростью нашего огня. И лишь тогда мы отвели взгляды. Нострамо разлетелась на куски, и вакуум поглотил их. Больше я никогда не видел ничего подобного. И в глубине души я знаю, что никогда не увижу.
