Сильно мучила жажда, и Андрей заставил себя подняться. Прошел на кухню, налил в стакан воды из-под крана, опустошил его, потом по привычке заглянул в холодильник, где еще оставалось кое-что из продуктов, привезенных в выходные Дашей, — сыр, кусок колбасы, три яйца, полбатона, что-то такое непонятное в баночке… Но есть не хотелось, и он захлопнул холодильник и открыл дверцу кухонного шкафа. На глаза тут же попался пакет молотого кофе, но сейчас Андрей даже не вспомнил о том, что еще вчера не мыслил себе и дня без этого напитка. Сегодня утром одна мысль о кофе показалась ему неприятной чуть не до тошноты. Он с отвращением задвинул пакет поглубже и, покопавшись в шкафу, достал другой, где, к счастью, еще оставалось немного чая. Заварил покрепче и выпил, тоже, впрочем, без особого удовольствия: несладкий чай он не любил, а сахар в доме давно кончился.
И потянулся день, долгий, пустой, бессмысленный, похожий на все предыдущие, как похожи одна на другую капли серого осеннего дождя. Выходить на улицу не хотелось, да и незачем, что там делать? Но и дома придумать себе подходящее занятие тоже оказалось нелегко. Несколько часов он просидел перед телевизором, машинально переключая немногочисленные центральные каналы, потом соорудил себе из имеющихся продуктов жалкое подобие обеда и равнодушно съел, не чувствуя вкуса. Затем, исключительно от скуки, принял душ, разбавив водой остатки геля во флаконе. Интересно, а горячую воду у нас в стране могут отключить за неуплату? Электричество, говорят, злостным должникам обрубают, что-то такое он слышал… Наверно, и воду могут отключить.
Вечером, после программы «Время», Андрей некоторое время размышлял — завалиться ли ему спать или снова отправиться в бар. И после недолгих колебаний выбрал второе. Пришел, как обычно, пешком, сел за любимый столик. Сегодня работал уже другой бармен, Руслан, и спросить о странной женщине было не у кого. А во всем остальном со вчерашнего дня обстановка в баре не изменилась. Тот же пустой зал, та же недовольная гримаса бармена, наливающего виски неплатежеспособному посетителю. И та же пустота в душе у этого посетителя…
Сидя на привычном месте у окна, Андрей сосредоточенно пил виски — медленно, небольшими глотками. Он хотел растянуть порцию как можно дольше, — и от нечего делать думал о своей жизни, вспоминал ее во всех подробностях и деталях, словно в который раз пытаясь отыскать в прошлом ответ на вопрос, отчего судьба обошлась с ним так жестоко и несправедливо.
Лет до восьми или девяти у него было самое обычное детство. Обычное и, в общем, счастливое. Маленький Андрей жил с родителями, которых любил, но видел редко — они много работали и вечно были заняты. Он ходил сначала в детский сад, потом в школу, а на выходные ездил к бабушке, которая не работала, была на пенсии и имела возможность посвящать много времени внуку. Тут и там были свои радости и свои горести. Но все неприятное быстро забывалось, а если не забывалось, то сглаживалось. Можно помнить, что в шестилетнем возрасте ты сломал ногу и очень долго лежал в постели, было больно и скучно… Но скука помнится, как ни странно, намного ярче, чем боль. Ощущения боли уже не помнишь, есть только факт, словно буквами записанный в сознании: было больно. И все. Чувства боли нет, памяти о ней тоже. А вот хорошие воспоминания — те сохраняются, и, если очень постараться, в них можно вернуться и вновь пережить некое подобие тех приятных чувств и ощущений, которые испытывал когда-то. Наверное, это особенность человеческой психики. Интересно, это у всех так или только у необычных людей, и он, Андрей, принадлежит к этой редкой категории счастливчиков? Во всяком случае, ему нередко удавалось вызвать в памяти не просто картинку, а подлинное ощущение былого счастья. Часто этому помогало что-то извне: запах, мелодия, даже погода или форма облаков. Например, запах воды — не той, что течет из крана, а запах реки в порту — в нем нотки и тины, и машинного масла, прибрежной травы и бог его знает, чего еще…
Маленьким Андрей каждое лето ездил с отцом на Речной вокзал. Они катались на теплоходике, который все почему-то смешно называли речным трамвайчиком. Мальчику это казалось странным и забавным — ну при чем тут трамвай? Трамвай желто-красный и ездит по рельсам, а теплоход белый с голубыми полосами и плавает по воде. На нем настоящие матросы и настоящий капитан в фуражке, который говорит в рупор что-то не всегда понятное, но тоже настоящее, морское… То есть речное. Например, «Отдать на баке!..». И матросы бегут на бак, в смысле, на нос, «отдавать» — бросать швартов, специальный канат с петлей, с помощью которого корабль швартуется, то есть прикрепляется к берегу. Внутри теплохода стояли удобные столики и стулья, можно было сидеть там и смотреть в большие окна на медленно проплывающие мимо берега. Но, конечно, Андрей с папой никогда туда не забирались, а все время проводили на верхней палубе, где светило солнце, дул свежий речной ветерок и откуда было все-все видно гораздо лучше. Их кораблик скользил по воде, вдоль удивительно ровных, как по линейке прочерченных, обсыпанных камушками берегов, и папа рассказывал ему, что плывут они не по реке, а по искусственному каналу, который прорыли специально, чтобы сделать из столицы прямой выход к большой реке Волге. И благодаря этому Москва стала называться «порт пяти морей», хотя берег ближайшего моря находится от их родного города за сотни километров.
Андрюша всю зиму с нетерпением ждал тепла, зная, что наконец-то придет лето и принесет с собой особые летние удовольствия. И одно из главных — плавание на теплоходе от Речного вокзала до казавшегося в детстве сказочно-прекрасным места с завораживающим названием «Бухта радости». В этой бухте всегда сияло яркое солнце, по берегам росли высокие сосны и можно было сколько угодно купаться в теплой воде и собирать крупную и сладкую землянику.
А потом эти чудесные поездки вдруг прекратились. Папа отчего-то стал намного больше работать и приходил домой очень поздно. И в выходные он тоже работал, поэтому Андрея все чаще стали возить в конце недели к бабушке. Само по себе это было неплохо, бабушка Андрея очень любила и всячески баловала, разрешала делать то, что ему не позволялось дома, например, долго смотреть телевизор или гулять допоздна. Бабушка жила в Перово. Этот район был тогда тихий, зеленый, как будто и не Москва вовсе — никакой толпы, никаких машин и опасных перекрестков. Андрей и его приятели бегали, где хотели, и никто им этого не запрещал. Где они тогда только не побывали, во что только не играли! Но больше всего маленький Андрюшка любил играть в соседнем дворе. Там стояли потрясающие качели, сделанные, очевидно, каким-то умельцем для собственного ребенка. Все дети из окрестных дворов готовы были проводить на этих качелях целые дни, каждый раз устанавливали очередь, даже жребий тянули, кому качаться и сколько. Эти высокие, размашистые качели казались ему, мальчишке, просто огромными. На них удавалось как-то особенно, высоко-высоко, раскачаться, так, что, взлетая почти в самое небо, он чувствовал себя космонавтом или в крайнем случае летчиком-испытателем. И это было счастье, самое настоящее счастье. Ничего похожего ему никогда в жизни не довелось больше испытать.
Потом качели кто-то сломал, непонятно, кто и зачем, детям, разумеется, этого объяснять не стали. А дома выяснилось, что никакой такой необычной работы у отца не было. История оказалась более чем банальной и прозаичной — он завел другую семью. В этой семье в конце концов даже родился ребенок, девочка. И тогда отец переехал туда насовсем.
