— Я помогла ему и этой его рыжей карге барахло в фургон погрузить.
Ривера оглядел ее с головы до пят. Весу в ней никак не больше девяноста фунтов.
— Он тебя нанял помочь с погрузкой?
— Да по мелочи херню всякую. Лампы там и прочее. Они типа спешили. Я мимо шла, он меня остановил. Сказал, стоху даст.
— Но не дал?
— Дал восемьдесят. Сказал, при себе нету больше. Чтоб я утром за остатком пришла.
— А они не упоминали, куда именно едут?
— Сказали только, что утром из Города отваливают, как только со мной расплатятся.
— Ты заметила в них что-нибудь необычное? Во Фладе и этой рыжей?
— Дневные обитатели, как вы. Обычные буржуазные четыре-ноль-четыре.
— Четыре-ноль-четыре?
— Безмозглые. Недоебки из «Гончарного амбара».
— А, ну да, — сказал Ривера. Теперь прыскал напарник.
— Так вы их не видали? — продолжала девочка.
— Они уже не вернутся, солнышко.
— А вы почем знаете?
— Знаем. Ты прососала двадцатку. Дешевый урок. Теперь уходи и больше сюда не возвращайся, а если он или она выйдет на тебя или ты их увидишь — звони мне.
Ривера дал девчонке карточку.
— Тебя как зовут?
— Имя дневной рабыни надо?
— Конечно, давай такое попробуем.
— Эллисон. Эллисон Грин. Но на улице меня знают как Эбби Нормал.
— На улице?
— Пасть закрой, меня тут уважают. — И добавила: — Легаш! — Будто чирикнула включенная автосигнализация.
— Хорошо. Тогда, Эллисон, забирай свой дворовый авторитет и беги отсюда.
Девчонка отвалила, пытаясь на ходу крутить несуществующими бедрами.
— Думаешь, они и впрямь уехали из Города? — спросил Кавуто.
— Я хочу владеть книжной лавкой, Ник. Хочу продавать старые книги и учиться играть в гольф.
— Это, видимо, значит — нет?
— Поехали поговорим с тем возрожденцем из «Безопасного способа».
У Паромного вокзала на Эмбаркадеро обычно работали четыре робота и одна статуя. Но не каждый день. Бывало, дела шли медленно, и здесь оставалось лишь два робота и статуя, а в дождь вообще никто не работал, потому что золотой и серебряный грим смывало с кожи. Но, как правило, там было четыре робота и статуя. Статуей работал Моне — ЕДИНСТВЕННОЙ, учтите, статуей. Он застолбил себе эту территорию много лет назад, и если на нее вторгался какой-нибудь позер, ему предстояло состязаться с Моне в неподвижности. На ристалище они сталкивались в свободной от движения битве неделания абсолютно ничего. Обычно выигрывал Моне. Но вот этот парень — новенький — был поистине хорош.
Моне пришел на работу поздним утром, а претендент уже объявился. И теперь не моргал уже два часа. Грим у парня тоже идеален. Смотрится так, словно его и впрямь покрыли бронзой, поэтому Моне совершенно не понимал, отчего он предпочитает собирать подаяние в пластиковые стаканы «Большой глоток», которые натянул себе на ноги. Моне с собой носил небольшой «дипломат», в котором прорезал дырку, чтобы туристы могли совать туда свои деньги. Сегодня дырку он украсил пятеркой — только показать претенденту, что его не запугать, но если совсем честно, через два часа он не заработал и половины того, что собрал в свои стаканчики претендент, и ему уже было страшновато. Кроме того, чесался нос.
Нос чесался, а новый парень-статуя драл ему задницу по всем фронтам. Обычно Моне менял позу каждые полчаса или около того. Туристы дразнили его и пытались заставить моргнуть или дернуться, но перед лицом нового парня приходилось сохранять неподвижность до упора.
Все роботы с променада приняли такие позы, чтобы удобнее было наблюдать. Им-то приходилось не шевелиться до первого подаяния — если падала монетка, они пускались в свой механический танец. Работа скучная, конечно, но рабочий день не по звонку, да и все ж на свежем воздухе. Но вот Моне, похоже, тонул.
Закат.
Такое ощущение, что у него задница в огне.
Томми пришел в себя от щелчков стека по своим голым ягодицам и грубого лая женским голосом.
— Говори! Говори! Говори!
Томми попробовал отстраниться от боли, но шевельнуться не мог — ни руками, ни ногами. Взгляд сфокусировать тоже было трудно — в мозгу взад-вперед ракетами с ревом носились свет и жар, а отчетливо он видел лишь ярко-красную точку. От нее во все стороны разлетались волны тепла, а по краям двигался какой-то силуэт. Словно смотришь на солнце через красный фильтр. Жар Томми чувствовал и у себя на лице.
— Ай! — произнес он. — Черт! — Томми дернулся, но оказалось, что он связан. Раздался металлический лязг, но ничего не подалось.
Жарко-красный свет пропал, его заменили расплывчатые очертания женского лица — синего. Всего в нескольких дюймах от его носа.
— Говори! — грубо прошептала женщина. На Томми попали брызги слюны.
— Что говорить?
— Говори, вампир! — произнесла она. И хлестнула стеком по его голому животу. Томми взвыл.
Опять задергался в своих узах — и опять услышал лязг. Когда фонарь отвели от его лица, он понял, что подвешен весьма профессиональными на вид нейлоновыми шнурами к латунной кроватной раме, поставленной на попа. Сам он был совершенно гол, а синяя женщина, одетая только в черное виниловое бюстье и сапоги, очевидно, приставала к нему таким манером уже давно. На животе и бедрах у себя Томми видел рубцы — ну и, да, вся жопа у него действительно горела.
Женщина снова размахнулась.
— Эй-эй-эй-эй, — произнес Томми, стараясь не визжать. И только теперь осознал, что клыки у него наружу, и он сам укусил себя в губу.
Синяя женщина замерла с поднятой рукой.
— Говори.
Томми попробовал сохранить спокойствие в голосе.
— Я так понимаю, вы этим уже сколько-то занимаетесь, но я-то пришел в себя лишь минуту назад или около того. Поэтому я понятия не имею, о чем вы меня спрашиваете. Может, все-таки притормозите и зададите свой вопрос целиком? Я буду счастлив рассказать вам все, что знаю.
— Стоп-слово, — произнесла синяя женщина.
— Какое? — Только сейчас Томми заметил, что из бюстье у нее вываливаются гигантские груди, и сообразил, что никогда раньше не видел здоровенных синих сисек. Они как-то завораживали. Взгляд отвести было невозможно, даже если б он не был привязан к кровати.
— Я тебе сказала, — сообщила женщина, и рука со стеком опустилась.
— Вы мне сказали стоп-слово?
— Я тебе только что сказала.
— Значит, вы его знаете?
— Да, — ответила она.
— Тогда зачем спрашиваете?
