Но тут из холодильника до него донесся шум, и он на миг испугался. Выжал тряпку, чтоб быть готовым ко всему. Ему не нравилось оставаться одному в магазине, но окно выбито, кому-то же надо сторожить, а он все равно далеко от дома, идти ему особо некуда, да и профсоюз проследит, чтоб ему заплатили вдвое. В общем, Густаво сам вызвался. Может, если он отправит домой чуточку больше обычного, Мария забудет про те сто тысяч долларов, что он ей обещал.
Но чу — что-то зашевелилось за пологом холодильника, брезент качнулся. Коренастый мексиканец перекрестился и попятился из отдела сельхозпродукции, размахивая шваброй чаще и уже не так тщательно. На линолеуме едва оставались мокрые следы. Он отступил уже до витрины с молочкой, и тут за стеклянной дверцей обрушилась пирамида йогуртов — будто кто-то специально оттолкнул ее, чтобы поглядеть в щель.
Густаво выронил швабру и ринулся в глубины магазина. На бегу он твердил «Славься, Мария», пересыпая молитву матюками, и не понимал, чужие ли шаги слышны за ним, или по пустому магазину разносится эхо его собственных.
«За дверь и наружу, — пело у него в голове. — Наружу и подальше». Он чуть не упал, огибая витрину с мясом, — ботинки еще не просохли от мыльной воды. Но одной рукой оттолкнулся от пола и рванул спринтерски, нащупывая на поясе ключи.
За ним действительно кто-то шел — легко шлепали по линолеуму босые ноги. Но быстро. И близко. Густаво уже не успевал остановиться и отпереть дверь, не смел обернуться, не смел осмелиться и обернуться, еще секунда промедления — и все пропало. Уборщик отчаянно взвыл единым выдохом и кинулся прямо на стойку с леденцами и жвачкой у касс. Первую кассу он преодолел вместе с лавиной шоколадных батончиков и журналов — у многих с обложек орали заголовки вроде «Я ВЫШЛА ЗАМУЖ ЗА ЙЕТИ», или «ГОЛЛИВУД ЗАХВАЧЕН КУЛЬТОМ ИНОПЛАНЕТЯН», или «НА НАШИХ УЛИЦАХ ОХОТЯТСЯ ВАМПИРЫ» и прочую белиберду.
Густаво полз из обвала на брюхе, как ящерица по раскаленному песку пустыни, когда на спину ему обрушилась тяжесть и вышибла из него дух. Он ахнул, пытаясь хоть как-то отдышаться, но что-то схватило его за волосы и дернуло голову назад. У него затрещало где-то в ухе, тошнотворно повеяло вонью гнилого мяса. Перед глазами завертелись лампы дневного света, банки с ветчиной и очень довольный картонный эльф, пекущий печенье. Его потащили по проходу и за дверь, в темную подсобку кафетерия, словно куль мясной закуски.
Feliz navidad.
[26]
— У нас это первое Рождество вместе, — сказала Джоди, целуя его в щеку и одновременно щипля за попу через пижамные штаны. — Ты подаришь мне что-нибудь симпатичное?
— Привет, мам, — произнес Томми в трубку. — Это Томми.
— Томми, дорогой мой. Мы тебе весь день звоним. А там трубку никто не берет и не берет. Я думала, ты домой на праздники приедешь.
— Ну, сама понимаешь, мам. Я теперь управляю магазином. Ответственность.
— Ты прилежно трудишься?
— Еще как, мам. По десять-шестнадцать часов в день иногда. С ног валюсь.
— Ну, хорошо. А страховка у тебя есть?
— Лучшая, мам. Лучше некуда. Я практически пуленепробиваем.
— Ну, и это, наверное, хорошо. А ты больше не ходишь в эту кошмарную ночную смену?
— Ну, как бы хожу. Это же бакалейный бизнес, мам, в нем теперь все деньги.
— Надо переходить на дневную. А то с таким графиком ты никогда с хорошей девушкой не познакомишься, сынок.
Услышав сие наставленье Мамаши Флад, Джоди задрала рубашку и потерлась о Томми голыми грудями, кокетливо хлопая глазами.
— Но я уже познакомился с хорошей девушкой, мам. Ее зовут Джоди. Она учится на монахиню… э-э, преподавателя. Бедным помогает.
Тут Джоди сдернула с него штаны и, хихикая, убежала в спальню. Томми пришлось схватиться за кухонную стойку, чтобы не упасть.
— Эгей!
— Что, сынок? Что случилось?
— Ничего, мам, ничего. Мы с ребятами просто яичного коктейля накатили, на меня только сейчас подействовало.
— Ты наркотиками там не увлекаешься, дорогой мой?
— Нет-нет-нет, ничего такого.
— А то у папы скидки в реабилитационном центре, пока тебе не исполнится двадцать один. Мы воспользуемся, если ты найдешь авиабилет домой подешевле. Я знаю, тетя Эстер очень захочет с тобой повидаться, даже если от крэка ты все мозги потеряешь.
— И я с ней, и я с ней, мам. Слушай, я просто позвонил поздравить с Рождеством, я тебя не…
— Подожди, дорогой мой, тут папа хочет поздороваться.
— …буду задерживать.
— Эй, малец. Ты там во Фриско еще гузноебом не стал?
— Привет, пап. И тебе веселого Рождества.
— Хорошо, что позвонил наконец. Мама чуть не заболела, ожидаючи, так переволновалась.
— Ну, сам понимаешь, бакалейный бизнес.
— Ты прилежно трудишься?
— Пытаюсь. Сверхурочные нам срезали — профсоюз дает работать только шестьдесят часов в неделю.
— Ну, старайся, старайся. Как «Вольво» бегает?
— Здорово. Как юла. — Колымага «Вольво» сгорела до колес в первый же день по приезде в Город.
— В Швейцарии машины могут делать, а? Не скажу то же самое про их эти красные карманные ножики, но машины у этих паразитов отменные.
— Только это шведы, пап.
— А, ну и фрикадельки у них я люблю. Ладно, пацан, меня твоя мама отправила на газон индюшку во фритюре жарить, так я слышу, там уже дымок пошел. Надо сходить проверить, как она там. Целый час масло разогревал — тут сегодня всего градусов десять.
[27]
— Да и тут у нас прохладно.
— У меня уже, похоже, дверь гаражная занялась. Я лучше пойду.
— Ага. Я тебя люблю, пап.
— Звони матери почаще, она волнуется. Святый мяв, на «Олдсмобил» перекинулось. Пока, сын.
Через полчаса они прихлебывали кофе, пришпоренный кровью Уильяма, и тут в дверь снова позвонили.
— Это уже начинает раздражать, — сказала Джоди.
— Маме позвони, — ответил Томми. — А я открою.
— Надо снотворного купить, чтоб его вырубало и он столько не бухал перед кровопусканием.
Еще звонок.
— Надо просто сделать ему ключ. — Томми подошел к пульту у двери и нажал кнопку. В уличной двери зажужжало, замок щелкнул. Открылась дверь — это Уильям пришел ночевать к ним на лестницу. — Даже не знаю, как он может спать на этих ступеньках.
— Он не спит. Он отключается, — ответила рыжая нежить. — А как по-твоему, если мы ему дадим мятного шнапса, у нашего кофе будет праздничный привкус?
