— Мы сейчас не сможем заняться жаркой мартышечьей любовью, Джоди. Нас услышат, к тому же мы обычно ломаем всю мебель.
— Ты научился превращаться в туман, пока был с Четом. Сам же говорил, что научился, нет?
— Ну да. Я так и одежду эту себе раздобыл. Дурацкая?
— Томми, вампирица — ну эта, старая, ее Беллой звали, — она мне кое-что сказала. Поцелуй меня. Поцелуй и стань туманом. Не думай, не останавливайся, просто растворись в поцелуе.
Она поцеловала его, и в ее объятиях он растаял, а она не отставала, покуда они не стали единым, не разделили друг с другом все до одного свои секреты, все страхи, все победы — всё, саму суть того, кем они были, пока не завернулись друг в друга, друг друга не оплели, не прошили, не прожили истории друг друга, друг друга не пережили уютно и с радостью, самозабвенно и страстно, без слов и границ, как это часто бывает, если двое влюблены, и время утратило все свое значение, и так они могли бы остаться друг с другом навсегда.
А когда, наконец, отпали друг от друга, оба были голые и на кровати. И хихикали, как сбрендившие детишки.
— Ух, — первым произнес Томми.
— Ну, — подтвердила Джоди.
— Значит, тебя спас Оката?
— Ага, ему надо было кого-то спасти. Ему всегда было нужно кого-нибудь спасать.
— Я знаю. Я ведь не против, знаешь?
— Знаю, — ответила она.
— Я не могу, Джоди. Это потрясающе, я тебя обожаю, но — не могу.
— И это знаю, — сказала Джоди, потому что и впрямь знала. — Сейчас я такая, Томми. Это я и есть, и мне нравится — и ночь нравится, и сила. Мне нравится не бояться. Я никогда никем не была, пока не стала вот этим. И я люблю этим быть.
— Знаю, — сказал он. Она всегда была симпатичной — но отнюдь не прекрасной. Всегда чуть недовольна тем, какая она, всегда волнуется: что скажут мужчины, что скажет мама, что о ней подумают другие. Но теперь Джоди была прекрасна. Сильна. Она была именно тем, кем ей всегда хотелось быть.
Томми сказал:
— А мне нужны слова, Джоди. Я вот таков.
— Знаю.
— Я не вампир. Я писатель. И сюда приехал быть писателем. Я хочу употребить во фразе слово «студенистый». И не один раз, а много, снова и снова. На крыше, под луной, в лифте, на стиральной машинке, и когда у меня совсем нет сил — я хочу лежать в собственном студенистом поту и употреблять во фразах слово «студенистый», пока не околею.
Джоди сказала:
— Знаешь, мне кажется, «студенистый» значит не совсем то, что ты думаешь.
— Да без разницы. Мне нужно это делать. Что-то писать. Я должен написать свою историю маленькой девочки в холокост.
— Мне казалось, ты хотел написать историю маленькой девочки на расистском Юге.
— Что угодно. Это важно.
— Ты же знаешь, что я уже это знаю, правда?
— Знаю, но теперь я это говорю. Мне нужны слова. Я люблю тебя, но мне нужны слова.
— Я знаю, — сказала она. — Пойдем, Фу тебя превратит опять в вербозного парня.
— А ты уедешь?
— Придется.
— Знаю, — вздохнул он. — Понимаешь, мне кажется, это слияние меня поглотило.
— Почему?
— Потому что ты тут лежишь совсем голая, а я не хочу тебя раскочегаривать.
— Правда?
— Погоди, дай подумать. Нет, ложная тревога, я в норме.
— Иди сюда, пис-сатель. Мебели поломаем.
«Ворон»
— Благ-будь Джа, что спослал нам такую огневласку и снежную печеньку, — приветствовал их Кона. — Добро пожалить, моя сладенькыя мертвенькыя сестренка. Добро пожалить на борт.
— Госпожа, — поправила его Джоди. — Сладенькая мертвенькая госпожа.
— Так-точ, гжа. Сёрано добро пожалить.
Судно было чудом техники и роскоши. Кона одолжил Псу Фу браслет безопасности, и тот зашел на борт и обезвредил охранную систему, чтобы судно не убивало всех, кто ступит ему на палубу. А потом они с Коной провели Джоди по всем закоулкам и показали тысячу разных способов, какими оно могло это сделать. Вся яхта была элегантной и избыточной смертельной ловушкой.
— Потом лучше опять включи все системы, — предупредил Фу. — У них такая система безопасности недаром.
Джоди с ним попрощалась и проводила с борта. У нее в одной руке остался ультрафиолетовый лазер, а в другой — герметичные пробирки для крови. Она спустилась вслед за эрзац-растаманом в глубочайший трюм судна, куда не ступала нога Пса Фу. Они подошли к широкой белой клинкетной двери с крохотным иллюминатором и тяжелым колесом из нержавейки, которое ее запирало.
Кона зажег свет.
— Он лишь чутка ультрафиолетьт, гжа. Чтоб этот пес-выблядок уплотняясь и не сбегал.
Джоди заглянула в иллюминатор. С другой стороны в него с рыком ударилась зверская морда — и отскочила, оставив на толстом стекле кровавый мазок.
— Ну, здравствуй, тыковка. Как ты тут?
Старый вампир зарычал. Илия когда-то обратил ее — их всех обратил, если верить легенде. Только теперь он больше походил на дикого зверя — весь голый, клыки оскалены. Он ревел на крохотный иллюминатор с той стороны.
— Он меня слышит? — спросила Джоди.
— Щщё как слышьт. Надо ему сказать, чтоб к задней стенке отышел, гжа. Мы со мной его там запирайм второй дверью. Как в шлюзе. Так старого паразита и кормим.
— Отойди к задней стенке, Илия. Мне нужно, чтоб ты кое-что для меня сделал.
Вампир на нее только рыкнул.
— Тада лана, — сказала она и надела солнечные очки, после чего незамедлительно пальнула прямо через стекло из лазера Фу — и одно ухо Илии обуглилось и отпало.
Илия заревел.
— Ой, я знаю — больно, должно быть. Ты слышишь, что-то ноет, Илия? Это у меня лазер перезаряжается. Где-то с минуту. Когда закончит, я тебе крантик отстрелю, если ты не затащишь свою антикварную задницу в шлюз. — И Джоди улыбнулась.
— Дрить, братушка, она сучка бессердечныя, точно те грю. Ее надо лучше слушыцца, да?
По-прежнему рыча, старый вампир попятился сквозь заднюю дверь, и Кона привел в действие запоры, запечатывая ее. А потом открыл тяжелую внешнюю клинкетную дверь.
Джоди поставила на пол пробирки и сказала:
— Значит, так, Илия. Мне нужно, чтобы ты наполнил их все своей сладкой кровушкой вампира в первом поколении.
Они опять запечатали внешнюю дверь, а Илия рычал и противился, пока ему не отстрелили второе ухо. После чего уступил. Через двадцать минут Джоди держала в руках четыре пробирки с кровью Илии, а старый вампир лакал две кварты тунцовой крови из стальной миски.
