– Я готов, дядя! Что надо делать?
«Снимать штаны и бегать!» – чуть было не сорвалось с языка дяди Сарама, но он овладел собой и, сделав таинственное лицо, наклонился к уху племянника:
– Завтра утром я передам тебе важное письмо. Очень тайное и очень секретное.
– Понял, дядя…
– Даже не спрашивай, о чём оно!
– Не буду, дядя…
– Я тебе сам скажу! По секрету. И только тебе, потому что остальные могут оказаться не готовы нести такой груз ответственности. Они воины, но это… такая тайна… Ты должен доставить письмо старейшине вашего аула! Там будет написано…
– Я никому не скажу, дядя…
– Э-э, а ты читать-то умеешь? – на всякий случай уточнил Сарам, который сам отродясь грамоте обучен не был, совершенно искренне считая, что все «науки от шайтана»…
– Умею! – обрадовался Юсуф.
– Это плохо… – пробормотал дядюшка. – Я дам тебе запечатанное письмо. Там будут секретные планы подлых гяуров по завоеванию всего Кавказа! Особенно твоего аула! Передашь его старейшине и…
– Я всё исполню! А потом мне можно будет вернуться?
– Конечно, можно, дорогой! – обнял племянника Сарам, прекрасно зная, что к этому времени они уже десять раз сменят место своего привала. – Мы тебя обязательно тут подождём!
Главное сейчас – побыстрее сплавить не вовремя свалившегося на голову ретивого родственника, а потом ищи-свищи ветра в поле: шайка разбойников на одном месте долго не сидит, и дядя Сарам преспокойно избавится от всех проблем с юным джигитом…
– Правда, дядя? Спасибо большое! Я знал, я в тебя верил!
В порыве чувств бросился Юсуф на шею пройдохи Сарама, обнял его, прижал к груди и чуть не заплакал. Кривая улыбка набежала на лицо главаря. Вроде и не оттолкнёшь, родня же, но кому тут нужны эти телячьи нежности? Хотя…
– Слушай, а хорошо, что мы его не убили, да? – вздохнув, обнялись в свою очередь тощий Саид и толстый Бабур. По-братски обнялись, не подумайте ничего такого.
Ночь опустилась на лес, догорали угли костра, а утром…
Утром отряд басурманских воинов под предводительством воеводы, никого не боясь и не скрываясь, перешёл русскую границу. Все в чёрном, на головах шлемы с чалмой, на плечах плащи короткие, на руках поручи кованые, на ногах сапоги узорные, а в ладонях кривые сабли заточенные! Сам воевода ятаганом турецким поигрывает, разведчиков к себе вызывает…
– Докладывай, Карашир!
– До станицы не больше трёх часов пути, мой господин! – зачастил бородатый воин. – Они не выставили кордоны, нас никто не ждёт.
– Глупцы, – презрительно сплюнул воевода. – Их беспечность их же и погубит…
– Да, мой господин!
– Дождёмся темноты и войдём в станицу. Думаю, это будет легко… Что скажешь?
– Служить под вашей рукой – великая честь для любого воина, – поклонился разведчик.
– Не превращайся в Бирминдуллу, Карашир, – скривил губы воевода. – И вот ещё что, мы заберём только красивых девушек, другие пленные мне не нужны.
– Понял, господин. Пленных не будет.
Махнул рукой грозный воитель, и дальше его отряд пошёл уже крадучись, не спеша, с оглядкой. Опытные оккупанты знают, что по чужой земле идут, зря рисковать никто не хочет. Однако же, как только последний басурманин с тропы сошёл, раздвинулись кусты, и открылось свету божьему лицо скрывавшегося в лесу дозорного казака. Посмотрел он вслед врагу, кулаком погрозил бесшумно, потом ладони ко рту приложил да как крикнет громко филином:
– У-у-ух! У-у-ух! Угу-гу-ух!!!
Осторожно идут басурмане, да только весь их путь крик филина отмечает. Не спят дозоры казачьи, скоро, скоро зазвонит станичный колокол: «Сполох!»…
А в станице тем временем жизнь своим чередом идёт, привычным манером, из мирной в предвоенную переходит. Казаки к походу готовятся, сегодняшний день родным посвящают, делам срочным, а завтра махом в седло – и айда громить агрессоров! Что попишешь, такая жизнь – спокон веку казаки границы государства от врагов охраняют, потому им и хозяйством толком заняться некогда. Вот за эту охрану да за ежедневный риск головой присылает царь-батюшка верным казакам и хлеб, и порох, и оружие. Денег не платит, но и податей не берёт. Жалованья нет, но в походе заграничном где как, а прокормиться всегда можно. Отчего ж не жить казаку? Вот и живут, как могут…
Давайте-ка мы между делом заглянем в хату отца Серафима. Добрый старик, седенький уж, настоятель храма Петра и Павла, именно к нему атаман после круга коня верного завернул. Тут уж дочка попова и стол накрыла, самовар поставила, варенья всякие, плюшки да бублики, дорогого гостя потчевать. Вот покуда она густой чай по расписным чашкам Дулёвского заводу мужчинам разливает, атаману тайком стыдливо глазки строит, он её батюшке новости столичные пересказывает…
– Да, и был там один посол французский. Редкостной интеллигентности человек! Вот я его эдак за шиворот приподнял, от пола оторвал и говорю: «Что ж это вы, эскузи муа, так досадно невежливы, сударь? В приличном, пардон, обществе!»
– Ай-ай-ай, – батюшка Серафим поддакивает, – совсем заграница стыд потеряла, прости её господи…
– Ну и, мон дьё, пришлось прочитать шевалье некоторые моральные наставления…
Поповская дочь в кулачок прыскает, весело ей на жениха завидного глядеть. Да батюшка прикрикнул строго и пальцем погрозил в воспитательных целях:
– Ну и чего лыбишься-то, орясина? Вона какая башня Иерихонская вымахала, все одёжки малы, грудь ни в одно платье не вмещается, а туда же… Смешно ей! Ещё варенья гостю подай али спроси чего умного со всей скромностью. Может, Василий Дмитревич и поведает какую-нибудь поучительную историю для благородных девиц?
Поповна послушно на стол варенье ставит, а сама на атамана так откровенно смотрит, что тот уже краснеет стремительно. Бровь изгибает, подмигивает нешуточно, но, приличия ради, речь только с отцом Серафимом ведёт.
– Что ж, извольте! Вот как-то раз пошли мы с хорунжим Евстигнеевым в публ… библиотеку. Заходим в роскошный дом, полы паркетные, картины рубенсовские, девицы сплошь благородные, и цены весьма приемлем… Так почитать господина Загоскина захотели! Уже и вина заказали, и комнаты выбрали, где с книжкой сесть, а тут обломись – приказ от государя императора… Как мы матерились в культурном месте, кто бы знал! Так к чему это я? А-а, мораль в том, что…
Ну, чем сей рассказ закончился, нам доподлинно неведомо, хотя и интересно бы дослушать. Оставим-ка мы атамана с красавицей-поповной да отца Серафима, светлую душу, наивную, и свежим взглядом по станице пробежимся. Вот хатка аккуратная, дворик маленький, чистенький, а за забором стол стоит, закусками нехитрыми уставленный. Два казака сидят, вопреки уставу уже дюже «хорошие» оба…
Чёрный ворон, что ты вьёшься,
Да над моею голово-о-ой?
