— В чем дело? — спросил я.
— Ничего нового не замечаете?
До меня дошло, что это был Джейсон. Я не сразу узнал его из-за Z-очков, скрывавших половину лица. Не привык опознавать людей по губам. Я переводил взгляд с одной пары стекол на другую:
— Ничего.
— Совсем ничего?
— Нет.
— Хотите, чтобы мы сняли очки?
— Не особенно.
Кто-то прыснул.
— Хорошо, — согласился я. — Снимите.
Они сняли. У них не оказалось зрачков. Такое, по крайней мере, возникало впечатление.
— Мы не можем, — сказал Джейсон. Вокруг засмеялись. — Мы все еще в них.
Я взобрался в Контуры. При близком рассмотрении в его зрачках были видны плоские серебристые диски. Крошечные серебряные плавучие солнца.
— Мы их уменьшили. Теперь это линзы.
— Z-линзы, — поправила девушка.
— Силикон и гель на гибкой полиуглеродной основе, — объяснил Джейсон. — Для контроля за увеличением не нужно двигать бровями. Достаточно моргнуть.
Его веки вздрогнули. Серебряные зрачки закружились туманным вихрем.
— Вижу, — сказал я.
— Нет, не видите. — Снова смех. — Без Z-линз ничего не выйдет. Честное слово.
Я смотрел в их веселые, гордые лица без зрачков. Я испытывал меньший энтузиазм, чем им хотелось. Но выглядели они прикольно.
— Хорошо, — молвил я. — Отличная работа.
Днем я работал над органами и каждый вечер навещал Лолу. Иногда она спала, но бодрствовала все чаще и чаще. Разметав по подушке волосы, она лежала и, пока мы разговаривали, накрывала ладонью мою руку. Она уже могла смеяться и шутить, но быстро уставала, и наши встречи слишком скоро заканчивались.
— Мне никогда не нравились мои уши, — говорила она. — Посмотри, они слишком торчат.
— Слишком торчат — для чего?
— Для… — Она улыбнулась, откинула волосы и потрепала меня по руке. В лучах заходящего солнца она выглядела глубоко сердечной.
— Прекрасные уши. — Я дотронулся до ее уха. Мне не верилось, что я это делаю, но мне позволяли. — Завиток раковины соответствует золотому сечению.
— Это хорошо?
— Могу доказать математически.
— Вот бы нам вместе учиться в школе.
— Твои уши превосходны, — повторил я. — С точки зрения биологии.
— Ах вот оно что. — Она опустилась чуть ниже, что означало: мне пора уходить. — Ты небось можешь сделать лучше.
— Ну…
— Скажи.
— Не знаю. Нет, не могу.
— Хотя мог бы.
— Мне нравится твоя биология, — сказал я. — Лучшая биология в мире.
— Но…
— Что ж, в функциональном плане…
— Так-так?
— Кое-что можно было бы поправить.
— Например?
— Ну… — Я посмотрел на зеркало. Непонятно, насколько мы были одни.
— Что бы ты исправил, если бы пришлось?
Я помедлил и прикоснулся к ее плечу:
— Ключица. Мне кажется, это очевидно. Она хрупкая. Кости вообще уступают современным металлам. У нас есть легкие и прочные материалы — куда лучшие, чем кости.
— Я не хочу ее ломать. — Она ощупала ключицу вкруг моих пальцев. В солнечном свете ее рука отливала красным.
— То-то и оно.
— Мне нравится, что ты заглядываешь глубже тел, — сонно сказала Лола. — Куда-то… еще.
Она закрыла глаза. Я немного побыл с ней. Ее рука лежала на моей, а я смотрел, как Лола дышит.
Я выделил третью лабораторию для себя одного, запретив лаборантам там появляться. Они мешали мне сосредоточиться. Слишком много шума, энергии, беспричинного смеха, криков, как будто они впервые в мире синтезировали сопряженную смесь, — я терпел это куда легче, пока у них не было серебряных глаз. Теперь же мне стало страшно заходить в помещения: страшно от их взглядов.
Они предложили сделать пару Z-линз для меня. Я ответил, что занят. Дело было в том, что мне не нравились Z-линзы. Вопреки логике. Они были чудом. Их должен был изготовить я. Но не изготовил, и это меня злило. Звучит, наверное, эгоистично. Но мне не нравилась технология, которую я не мог модифицировать. Я не был пользователем.
В третьей лаборатории я возился с Контурами, отлаживал программу, оптимизировал код. Забавы ради спроектировал руки. Всего лишь игра. Я не собирался заменять свои естественные руки. Не сию секунду. Но факт оставался фактом: у меня имелись искусственные пальцы, но их функциональность была ограничена из-за привязки к биологической руке. Так что мой интерес был поверхностным. Лучше всего работается без четко обозначенной цели. Я мог исследовать самые захватывающие идеи, а не те, которые скорее удовлетворят спецификации.
Одна из таких идей пришла мне в голову в лифте, после возвращения от Лолы. Я проехал в третью лабораторию и заперся внутри. Я вынул блокнот и начал рассеянно рисовать. В этой области я был профан. Я не знал, что можно, а чего нельзя. Но все-таки мысль мне нравилась. Я задумал сделать Лоле сердце.
Лолу перевели в жилой отсек на верхнем уровне корпуса С. Итак, чтобы попасть к ней, мне теперь приходилось выйти из лифта и обогнуть внутренний дворик, минуя вестибюль. Я топотал, Контуры вовсю трудились поршнями, копыта стучали по ковру, люди оборачивались. Челюсти отвисали. Галстучники пятились, освобождая мне дорогу, а белохалатники подходили поближе. Им хотелось задать вопросы, рассказать о смежных проектах, попросить меня сфотографироваться с ними. Само внимание меня не раздражало, но задерживало, когда мне не терпелось увидеть Лолу. Пришлось найти обходной маршрут, пролегавший вне оживленных мест. Часть дороги была выложена плиткой, и первый же мой шаг пустил по ней паутину трещин. Я нерешительно помедлил. Затем пошел дальше.
— Вам нужно устроить презентацию, — объявила Кассандра Котри, прислонившаяся к стене у номера Лолы. — Все о вас спрашивают.
— Хорошо.
— Ловлю вас на слове. — Она издала смешок. Я пришел в раздражение, потому что не хотел готовить презентацию. — Как вообще дела? Вы довольны?
— Да.
— Я смотрела отчет об этих очках, что ли.
— Z-линзы.
— Похоже, отличная вещь. — Она улыбнулась. — Мне самой очки никогда не были нужны. У меня всегда было двадцать на двадцать.
[20]
Просто повезло.
— Z-линзы дают результат лучше, чем двадцать на двадцать. Примерно двадцать на два. — (Кассандра Котри была сбита с толку.) — Двадцать на двадцать не означает идеального зрения. Это не двадцать из двадцати. Мы имеем дело с неправильным представлением. Речь лишь о том, что на двадцать футов вы видите как средний человек.
