Когда Микитиха помирала, вся деревня это слышала, даже до
барского дома доносились ее жуткие завывания. Колдунья не могла умереть – потому
что ей нужно было кому-то передать силу. Передать в буквальном смысле слова –
хоть что-нибудь, ну хоть что-то сунуть в руки другого человека! Тогда
колдовской дар покинул бы ее тело, освобожденная Микитиха смогла бы умереть
спокойно. Но одновременно она передала бы преемника во власть тому черту,
которому когда-то продала свою душу в обмен на чудесный дар. Именно поэтому
соседи задалеко обходили избу Микитихи, и никто не решался войти в ее дом и
подать хоть какую-то помощь. Долго мучилась она, а потом кто-то – или особо
злобный, или, напротив, сердобольный, или бесом подзуженный – взял да и запалил
старухину избенку. Пожар вспыхнул глубокой ночью. Пока доримедонтовцы продрали
глаза, пока прибежали… Особенно никто не спешил, конечно: жила Микитиха на отшибе,
огонь на другие дома перекинуться не мог. Наверное, Микитиха задохнулась в
дыму, потому что крики перестали раздаваться задолго до того, как заполыхали
стены. Однако многие уверяли, будто видели, как вместе с последним столбом огня
над крышей взвилась объятая пламенем колдунья – да тут же и рассыпалась
искрами.
Так Микитиха и не передала никому силу, а потому с той поры
колдуний в Доримедонтове не водилось. Ходили, впрочем, какие-то темные слухи,
будто гуляка беспутный Никита Кузьмичев к старухе все же наведался, силу ее
перенял, а потом и поджег избу… и вся спорынья
[10] к нему с тех пор пошла, и
немаленьким человеком он сделался. Но какими-то деревенскими россказнями Лидия
в ту пору мало интересовалась, свои сердечные дела донимали и терзали до изнеможения.
Однако сейчас она все это вспомнила – и подумала: уж
наверное, правила для колдуний, что русских, что французских, установлены
врагом рода человеческого одинаковые. Какая ему, злочестивому, разница,
Микитиха перед ним или мадам Прево? Душа человеческая – она всегда и везде одна
и та же… А что, если не просто гадальную книгу передала Лидии умирающая мадам
Прево, а некий таинственный дар? Может статься, старуха потому и злобствовала
на русскую соседку, что предвидела: именно она станет наследницей.
Так это было или иначе, но с той поры Лидия гаданием очень
увлеклась и, перечитав не единожды книгу, как-то, в особо безденежную минуту,
подумала: а почему бы не воспользоваться тем, что сама судьба вложила ей в
руки? Клиентура мадам Прево то и дело ломилась в подъезд… Разумеется, если этим
заниматься, то не в своей квартире. Зять (какой-никакой Дмитрий, а все же
зять!) подобного не переживет.
Поразмыслив, Лидия сняла комнату для консьержки в двух
кварталах от дома, на рю Марти. Сама – Дмитрий наотрез отказался помогать –
оклеила ее обоями. Ну что ж, правильно говорят французы:
nécessité fait loi, нужда свой закон пишет! А между прочим, вышло
чистенько и миленько… Потом Лидия за сущие гроши купила на маленьком пюсе,
который по воскресеньям работал на углу улиц Трюдан и Марти, круглый столик с
инкрустацией, кушетку, пару стульев для посетителей и удобное полукресло для
себя. Там же приобрела абажур, скатерть, плед и портьеры, чуть опаленные по
краям, – была распродажа вещей, спасенных после пожара, и это поразило ее
воображение. Лидии нравилось думать, будто тот, давний, доримедонтовский пожар,
в котором сгорела Микитиха, каким-то боком имел отношение к купленным вещам,
хотя… ерунда, конечно… А может статься, и не ерунда! Затем Лидия подобрала в
своем (Эвелинином!) гардеробе подходящее черное платье, заколола купленным на
том же пюсе черепаховым гребнем (мадам Прево носила совершенно такой же!) узел
своих тонких, вьющихся, темно-русых, почти не тронутых сединой волос, затенила
в своем салоне висячую лампу палевым кружевным абажуром (очень выигрышно
смотрелось лицо при таком освещении, морщинок почти не видно, а глаза сразу
стали глубокие-глубокие, таинственные, темные, и даже какие-то золотые искорки
в них появились откуда ни возьмись), а потом повесила рядом с дверью табличку
на двух языках – русском и французском. Гадаю, мол, ворожу и предсказываю
судьбу.
И начала трудиться.
Себя она теперь называла «мадам Лидия». А когда злоехидный
Дмитрий однажды сказал, что новое ее имя очень напоминает обращение к какой-нибудь
бандерше (французы-то слово «мадам» употребляют исключительно с фамилиями, и
только содержательницы борделей зовут себя мадам Марго, к примеру, или мадам
Жанна), Лидия постаралась пропустить его слова мимо ушей и только потупила
глаза. Но не скромно, а с некоторой блудливостью, поскольку Дмитрий ненароком
попал если не в «яблочко», то в «девятку» или в «восьмерку».
Не только атмосфера ее салона была полна чужими альковными
тайнами. Кушеточка иной раз тоже к делу приходилась… Всякие люди захаживали к
мадам Лидии, встречались среди них и мужчины, жаждавшие утешения не токмо
сердешного, но и телесного… Были и очень молодые мужчины, даже юнцы, а Лидия
всегда именно юнцов предпочитала всем прочим представителям мужского пола…
Конечно, тут имелась своя доля риска. Однако среди клиентов
Лидии имелся некий хитрый доктор, венеролог, кабинет которого находился
неподалеку, в респектабельном доме на респектабельной рю Ле Пелетье,
тридцатитрехлетний светлоглазый человек, несколько угрюмый, невысокий, но притом
блудливый и обольстительный, словно падший ангел. Вдобавок он обладал ярко
выраженным эдиповым комплексом (а как же, читывали и мы модные книжки герра
Фрейда, а ежели не читывали, то всенепременно слыхивали!), ну а Лидия, стало
быть, обладала комплексом Федры. Вот они и нашли друг друга.
Вообще жизнь началась сызнова. Жизнь, совершенно отличная от
той, которую приходилось вести в присутствии зятя, дочки и внучки. Там Лидия
была тещей, мамой, бабушкой (Боже, ну почему нельзя называть ее
grand-mère, grand-maman, на худой конец – mammy, как это водится у
французов? Эти слова не оскорбляют женское достоинство, позволяют ей ощущать
себя дамой, пусть даже гранд-дамой, но не жалкой старухой!) – в салоне же Лидия
была молода, желанна, привлекательна. И, что не менее важно, она стала
значительным лицом в квартале.
Бесится Дмитрий? Да на здоровье! Пусть бесится. А Татьяна
вполне понимала свою шалую маменьку. Как же, кровь Понизовских давала себя
знать, их кровь – не аксаковская водица! Лидия не сомневалась, что и Рита пошла
в них, в Понизовских, а не в Аксаковых, даром что была названа в честь покойной
матери Дмитрия. Ну что ж, в имени Маргарита кроются очень многие возможности,
очень многие… Жаль только, что девочка свое полное имя ненавидела просто люто,
начинала рыдать, стоило ее назвать Маргаритой или, особенно, Марго, что было
для нее сущим оскорблением. Она не ленилась поправлять всякого, независимо от
возраста: «Я не Маргарита, а Рита. Рита, понятно вам?!»
Впрочем, это так, к слову.
