Не пристрелили. Прошли дальше, а около Дмитрия остался
санитар и начал перевязывать ему ногу. Потом оставил Дмитрия лежать на том же
самом месте, а сам исчез. Дважды начинался обстрел с той и другой стороны
фронта, и Дмитрий размышлял, убьют его свои или чужие снаряды. Веселые это были
размышления, ничего не скажешь!
Затем вернулись санитары, уложили Дмитрия на носилки и
понесли в полевой лазарет – палаточный городок. Несколько палаток были заняты,
а та, в которую его наконец внесли, оказалась почти пустая: на полу стояли
только одни носилки. Человек, лежащий на них, был почти с головой покрыт
шинелью.
«Мертвый, что ли?» – безразлично подумал Дмитрий.
Появился санитар с кофе и бутербродами.
Дмитрий выпил кофе, но есть не мог – затошнило от запаха
эрзац-колбасы.
– Не хочешь? – раздался голос с носилок. – Ну дай мне.
Ага, очнулся сосед. Значит, он живой.
Дмитрий повернул голову – да и замер, увидев Полуэктова…
– Ну, тесен же мир, – буркнул тот, невольно отдергивая руку.
– Не хочешь? – Дмитрий разжал пальцы, хлеб и колбаса упали в
грязь. – Ну, как хочешь!
Они лежали рядом молча – два врага. Потом Полуэктов не то
уснул, не то впал в забытье, только изредка протяжно стонал.
В это время среди немцев началась какая-то суматоха. Дмитрий
ловил обрывки фраз. Говорили о внезапном прорыве русских, об эвакуации раненых.
– А с пленными что? Оставим или заберем с собой? – крикнул
кто-то совсем рядом, за брезентовой стенкой палатки.
– Приказ – брать только офицеров, низших чинов и унтеров
оставлять! – ответил другой.
Дмитрий, словно ему кто в ухо шепнул: «Вот она, надежда на
спасение!» – сорвал погоны с шинели, которой был укрыт, сунул их себе под
спину. В эту самую минуту полог палатки откинулся. Вбежала молоденькая
медсестра – испуганная, растерянная:
– Госпо-один оффицир?
– Не-е… я унтер, – протянул Дмитрий. – Офицер – вона он! – И
махнул рукой в сторону спящего Полуэктова.
Солдаты подошли к носилкам, на которых лежал тот, подняли.
– Марш! Несите! – отчеканила медсестра.
Полуэктова вынесли…
Дмитрий не мог поверить в удачу. Боялся верить!
«Многие немцы разбираются в наших знаках различия. Они
спохватятся. Полуэктова вернут. Или он очнется и поднимет крик. Его вернут, а
меня заберут. Я попаду в плен…»
Потом Дмитрий понял, что обман удался – в лазарете стало
тихо. Немцы эвакуировались со страшной быстротой, даже не сворачивали палатки.
Тем временем рана Дмитрия начала кровоточить. От потери
крови он впал в забытье и даже не слышал, как в лазарет вошли наши санитары. Не
помнил и путешествия на санитарном поезде, где за ним присматривала Варя
Савельева, давняя любовь. Не до любви было тогда Дмитрию Аксакову! Он очнулся
уже в Петрограде, в военном госпитале. Про Полуэктова он до нынешнего дня почти
не вспоминал. Однако…
Так вот кого напророчила теща!
Откуда она знала? Как могла знать? Получается, что… что ей
можно верить? Нет, не так – получается, ей нужно верить? И насчет Шадьковича? И
насчет лекарства от болезни, называемой ностальгией?
Дмитрий, с трудом соображая, вошел в ближайшее бистро и
спросил рюмку виноградной водки. Дорогое удовольствие, слов нет, не для каждого
дня, но сейчас Дмитрию нужно было срочно привести нервы и голову в порядок. Не
закусывая, только запив граппу водой из графина, стоявшего на столике (вода
наливалась из водопроводного крана и подавалась во всех бистро бесплатно), он
прочел «Правду» от первой до последней строки, потом снова пересмотрел все
фотографии и даже зачем-то перечитал подписи к ним.
Сложил газету, открыл свой полупустой бумажник и долго
копался там. Бумажник вполне оправдывал свое название, потому что вместо денег
в него было напихано множество никчемных бумажек. Счета, записки, рецепты в
фармацию, визитные карточки каких-то уже забытых людей… Не то, не то, не то!
Наконец Дмитрий нашел, что искал. Листок из блокнота с
бледной надписью, сделанной автоматическим карандашом. «Рю Федо, 18, пансион
«Эгльон», – было начертано убористым почерком. Листок дал ему Шадькович – в
РОВСе, возле полуколонны с белой сакурой наверху. Дмитрий взял его тогда из
вежливости, но был уверен, что адрес альбиноса ему никогда не понадобится.
«Слава богу, не выбросил!» – подумал сейчас он, видя в своей бережливости некий
знак свыше.
А предсказание Лидии Николаевны?!
Об этом он вообще старался больше не думать.
Прикинул, где находится рю Федо. А, ну да, вскоре за
бульваром Монмартр, если пересечь его по Фробур-Монмартр или рю Друо. Выходило,
не более чем в получасе ходьбы отсюда. Жаль, туда никак не подъедешь на метро.
Взять такси? Нет, со времен своего «водительства» Дмитрий просто не мог
заставить себя сесть в такси – обрыдло! Да ладно, дойдет и на своих двоих.
Он торопливо высыпал на столик несколько франков за граппу,
сорвался с места и выбежал вон с такой поспешностью, что это показалось
подозрительным официанту, который еще поспешней бросился к столику, чтобы
проверить, полностью ли заплачено беглецом по счету. Вышло, что даже с лихвой,
очень прилично оставалось на чай. «Ну и чего ж тогда хромой мсье умчался,
словно его черти кусали за задницу? – удивился официант, собирая деньги в
горсть и ставя пустую рюмку на поднос. – А, ну да, он читал русскую газету… О,
эта загадочная русская душа!»
Официант не слишком-то понимал, что значат эти слова, – они
ему просто нравились.
* * *
Нам жизнь кутежная мила.
Эх, все бы ела да пила!
Приди же, бравый, поскорей,
Карман очистим, ей-ей-ей!
Лелька с провизгом допела и уткнулась в стакан, как бы горло
промочить. У нее и на самом деле саднило в глотке, но вовсе не от пения и не от
духоты. И не душно ей было ничуточки. Наоборот, озноб пробирал, и, если честно,
сейчас она выпила бы не холодного ситро, а горячего чаю, а еще лучше – водки.
Но здесь, в Доме культуры, водки в буфете нет, поэтому мужчины берут себе пиво,
а женщинам – приторно-сладкое ситро. И еще пирожные к нему суют –
жирные-прежирные эклеры, от них в животе невыносимая тяжесть.
– А ну-ка еще спой! – раздался голос рядом. И немедленно
вокруг стало как-то подозрительно тихо.
