Лелька повернула голову – и ахнула, приоткрыв губы, когда
увидела остановившегося рядом мужчину. Вгляделась в его лицо…
– Чтой-то вы сказали, дяденька? – протянула писклявым,
испуганным, девчоночьим голоском. – Спеть? А что? Да мне медведь на ухо
наступил, еще когда из мамкиного брюха вынимали…
Кто-то из стоящих поодаль хохотнул, но тотчас испуганно
замолк.
– Но ты же только что пела, – сказал высокий человек,
остановившийся рядом с Лелькой. – Про жизнь кутежную… Откуда ты такие песни
знаешь?
– Простите, дяденька! – заныла Лелька, елозя рукой по лицу,
якобы вытирая слезы раскаяния, но в то же время заботясь о том, чтобы не свести
румяна, старательно наложенные на впалые, исхудавшие щеки. – Больше не буду.
Что с меня взять, я ж дитя окраины, кто меня растил, кто воспитывал? Никто. Ни
мамки, ни тятьки, ни брата родного, чтоб заступился за девочку-припевочку…
И она вдруг громко, как-то нарочито задиристо пропела такую
забористую частушку, с такими выражениями и намеками, что народ кругом не то
что ахнуть не смог – просто дышать забыл.
Тишина воцарилась мертвая, мертвецкая… Нет, настороженный
Лелькин слух все же уловил легкое поскрипывание паркета – это крадучись удирали
из зала люди осторожные, предусмотрительные, которые нюхом чуяли, что сейчас
распоясавшуюся девку, видать, хватившую лишнего и осмелившуюся пропеть такую
скандальную частушку, и где – в главном очаге энской культуры, во Дворце имени
Свердлова, да еще в присутствии кого – самого товарища Верина, зампреда
облисполкома, который почтил молодежный вечер своим присутствием… – сейчас ее
выведут отсюда под белы рученьки, сунут в «воронок» – и поминай как звали! Куда
более значительные лица исчезали бесследно в эти бурные времена, а уж девчонка
сгинет в одночасье – никто и не чихнет вслед.
Лелька чуть покосилась в сторону. Ее кавалеров поблизости
уже не было. Эх, ну и мущ-щина нынче пошел! Того и гляди, придется домой в
одиночестве возвращаться, проводить будет некому. Вот разве что в каталажку
упекут…
– Забавно, – проговорил Верин и чуть растянул губы в улыбке,
чтобы показать, что ему и впрямь забавно. – Помню мое босоногое, нищее детство
в сормовских переулочках. В ту пору такие песенки там можно было на каждом углу
услышать. Сам их певал, каюсь. Дурак был, молодой, безмозглый. Но сейчас же
другое время! Как говорится, другое время, другие песни. Верно? – И он пропел
не без приятности:
Дан приказ – ему на запад,
Ей – в другую сторону.
Уходили комсомольцы
На Гражданскую войну.
Уходили, расставаясь,
Покидали тихий край… —
немедленно подхватил жиденьким баском какой-то лизоблюд, по
брюшку и костюму видно, что допущенный к закрытому партийному распределителю, и
уже начал руками махать, чтобы дирижировать хором, который, предполагалось,
должен был немедленно образоваться из таких же лизоблюдов. Но нет, хор
почему-то не образовывался, более того – толпа все упорней расползалась по
фойе.
– Я этих ваших песен не знаю, – пожала плечами Лелька, играя
глазами и то и дело обращая их к синим глазам товарища Верина. Зампред смотрел
на нее жадно, горячо, и Лелька купалась в его взгляде, словно весенний
воробышек в первой дождевой луже – барахтаясь, встряхивая головой, чистя перышки
и охорашиваясь. – Я свои собственные пою. И ежели кому они по нраву или, к
примеру, детство босоногое охота вспомнить… – Тут она словно бы прилипла
глазами к глазам товарища Верина и медленно проговорила: – Те могут прийти меня
навестить на улице товарища Загорского, бывшей Малой Печерской. Возле
Варвариной часовни дом, так я там с бабкой квартирую в полуподвальчике. А ежели
иным в наши убогие хоромы заглянуть не по чину, то они в машинах меня возле
заготконторы, где я по клавишам пишмашинки колочу, поджидают и везут либо к
себе на квартиры, либо прямо в авто я их обихаживаю.
– Боже мой! – взвизгнула какая-то дама в длинном синем
платье и чернобурке, вся такая, с пергидролевым перманентом, сразу видать,
супруга ответработника. – Да как вы можете такие вещи говорить, девушка?
– Девушка… – нагло ощерилась на нее Лелька. – Скажешь тоже!
Нашла девушку, тоже мне. Я уж и не помню, когда целкой была. Может, я такой и
родилась!
– В милицию ее! – простонала дама. – Надо вызвать милицию!
– Выйдите отсюда, – негромко сказал Верин, подходя к Лельке
ближе и сильно сжимая ее руку. – Вы черт знает что несете. Она пьяная,
товарищи! – воскликнул он громко. – Она пришла сюда пьяная! А здесь, видимо,
пивка добавила, вот ее и развезло. Уходите отсюда, девушка. Идите проспитесь да
хорошенько подумайте над вашим поведением. Не позорьте себя перед людьми!
– Виктор Павлович! – Возле плеча Верина образовалась
какая-то круглая, донельзя приличная и неразличимо-гладкая рожа. – Позвольте, я
и правда милицию вызову. Или сотрудников НКВД прикажете? Нельзя ее отпускать.
Кто знает, что у нее на уме! Еще проверить надо, по чьему наущению она пытается
своими бесстыжими, непристойными частушками сорвать вечер трудового населения
нашего прекрасного города, посвященный…
– Стоп! – властно махнул рукой Верин. – Избавьте меня от
чтения вслух газетных передовиц, товарищ Липский. Если мы будем тратить время
нашей милиции и органов на всякую подгулявшую девицу, у них не будет времени
ловить врагов народа. Ясно?
Липскому было до того ясно, что он аж слов не находил.
– Послушайте, гражданка… – начал Верин. – Как вас зовут?
– Полякова, – ответила Лелька, глядя снизу вверх, и быстро
облизнула губы кончиком языка. – Меня зовут Елизавета Полякова.
– Лиза, значит, – кивнул Верин. – Ну что ж, Лиза, вам сейчас
лучше пойти домой и…
– Какая я тебе Лиза? – перебила она обиженным голосом. –
Поди-ка, назови меня так еще раз, я тебе всю рожу ногтями порву! Меня все
Лелькой зовут. Понял?
Верин только что глаза не вытаращил. Очередные ахи-охи ворохом
полетели из потрясенной толпы.
– Уходите, Ли… Леля, – быстро проговорил Верин. – Уходите. И
чтоб я вас больше в таком состоянии не видел, понятно? Завтра сам проверю, как
вы себя ведете.
– Не кисни, ширмач подержанный! – буркнула Лелька и под общий
громкий возмущенный «ах!» процокала каблучками вниз по мраморной лестнице,
бросив косой взгляд на Верина, стоящего наверху, на площадке, – вид у него был
ошарашенный, словно получил бутылкой по кумполу.
А вот интересно, какой бы у него сделался вид, кабы Лелька
сказала ему то, что хотела сказать: «В петле бы тебе ногами подергать!» То-то
удивился бы! Небось ушам бы не поверил.
