Больше всего она боялась, что однажды Верин заговорит о
необходимости отмежеваться от арестованного. И знала, что не сможет этого
сделать. Хоть расстреливайте – не сможет! Мама, конечно, тоже никогда на такое
не пойдет. Про деда и говорить не стоит. Тетя Люба мужа не бросит, ясное дело.
Значит… значит, их очень просто может постигнуть та участь, которая постигает
семьи врагов народа. Маму погонят из госпиталя, скажут, что она не имеет права
делать перевязки красным бойцам и командирам – с таким-то политическим лицом.
Еще начнет гнуть свою вредительскую линию и тайно заражать их чем-нибудь! Олю
исключат из университета… Правда, товарищ Сталин еще два года назад сказал, что
«сын за отца не отвечает», но товарищ Сталин далеко, а в Энске в НКВД сидят
такие неподкупные, такие бдительные партийцы, что даже, наверное, товарищ Верин
их побаивается, при всем своем героическом прошлом. Вышлют, как пить дать
вышлют Русановых-Аксаковых куда-нибудь в Казахстан! Но дед не перенесет дороги…
Однако прошло уже две, потом и три недели после
дяди-Шуриного ареста, а Верин никаких таких опасных разговоров не заводил. И
никто ни Русановых, ни Аксаковых не тронул. Вообще, если быть слишком уж
строгим к семьям, то половину Энска надо в Казахстан выслать. Слишком много
народу было арестовано…
Словом, Верин молчал, хоть и продолжал странно
(подозрительно!) коситься на Олю. Ну и ладно, мало ли кто и как на кого
смотрит! В конце концов, на нее поглядывают очень многие парни и мужчины, да
еще как глазами играют! Оля нравится мужчинам – она это давно поняла. Девушка
она скромная, никакого кокетства, ни-ни, а все же уверена в своей красоте. А
что, если она просто-напросто нравится Верину? И он смотрит на нее, как может
мужчина смотреть на понравившуюся женщину?
Мысль ошеломляла. Но ведь Верин старый… Он старше мамы, он
лет на десять старше дяди Шуры, значит, ему сколько – сорок семь? Кошмар…
Далеко до деда, но все-таки…
Наверное, Оля что-то напутала, напридумывала себе.
А может быть, и нет!
Она сама не знала, хочет ли ошибиться – или угадать. Но с
тех пор, как она начала задумываться над отношением к себе Верина, ее словно бы
ветерком обвеяло. Жить стало… Интересней? Забавней? Страшней? Острей?
Все вместе!
Давно уже Оля не ощущала по утрам такого наслаждения просто
оттого, что просыпалась, вставала с постели, умывалась и торопилась на кухню
завтракать. Давно так не будоражили ее мысли о предстоящем дне: на лекции
бежать – как здорово! А потом в университетскую читалку – какое счастье! А
выйдет она из библиотеки уже в глухую тьму и потом долго-долго будет идти
пешком домой, наслаждаясь каждым шагом по промороженной земле. Весна скоро,
весна, весна! Какие прохладные, нежные, словно бы умытые звезды встают в вышине
по вечерам… Как тонко тинькают синички по утрам… Чудится, тиньканьем своим они
пробивают тонкую оледенелую кору, которой оделось было сердце девушки, и теперь
оно трепещет, словно и само – птенец, живой, теплый, дрожащий, жадный до жизни!
Вот в таком настроении Оля и проснулась в тот день, на
который был назначен снос Петропавловского кладбища. Она не ждала ничего
дурного от этого дня, ничего дурного не видела в этом событии. Город растет,
кладбище скоро окажется в самом его центре. Здесь ему совершенно не место, а
место новому парку. Говорят, рядом еще и кинотеатр выстроят вместо старого
храма.
Честно говоря, Оля кладбище ненавидела. С ним были связаны
такие страшные воспоминания из детства, что она предпочитала никогда их не
ворошить, чтобы не навещали по ночам кошмары, в которых она слышала скрип
полозьев по снегу и глухой, тяжелый, промороженный стук…
Нет, нет, не надо об этом! Не будет кладбища – не будет и
воспоминаний.
Как же здорово, как прекрасно, что скоро все жуткие картины
будут стерты из ее памяти, как Петропавловское кладбище будет стерто с лица
земли! Только с такими живучими предрассудками, как у мамы, можно беспрестанно
ходить туда и травить душу тоской. Мертвые умерли и ни о чем не знают, им все
равно, навещает их кто-то или нет: там, в земле, уже один никому не нужный
прах, а того света нет, совершенно так же, как нет и Бога. Могилы поправлять –
тоже предрассудок. Ну кому нужны обветшалые кресты и полуразрушенные памятники?
Единственный заслуживающий уважения памятник старого кладбища – гранитную глыбу
с могилы чоновцев – перенесут на берег Волги и поставят там. А все остальное
скоро порастет травой и цветами, поднимутся высоченные деревья, среди которых
так хорошо будет гулять летними вечерами… И не страшно будет ничуточки, потому
что мертвецы ожить не могут и привидений не существует! Это тоже предрассудки!
У Оли было легко и весело на душе утром – пока не вышла на
кухню мама. И радостный птенец, который поселился было в Олиной груди,
затрепетал испуганно, сжался весь, когда Оля увидела ее глаза…
С той минуты она знала: давно предчувствуемая беда пришла.
Настало ее время. Она пришла и вот-вот грянет, вот-вот разразится.
И она грянула. Она разразилась.
* * *
Миновал и день, и другой, а Дмитрий все никак не мог
перестать думать о Ренате. И чем больше вспоминал о ней, тем более неловко себя
чувствовал. Впрямую назвать себя предателем несчастной, замученной,
запутавшейся женщины – до такого он еще не дошел, но находился уже где-то на
подходе. И вроде бы к словам Сергея было не подкопаться, но в то же время
какая-то опаска так и покусывала душу, словно маленькая, пока еще не набравшая
яду змейка, которая научилась пускать в ход зубки, но убивать еще не умеет. А
впрочем, очень может статься, что змеи сразу рождаются с зубами, наполненными
ядом, Дмитрий никогда не был силен в рептилиях и отравлениях, и если ему
приходилось убивать – а куда ж без этого, он ведь как-никак homo belli!
[13] –
то лицом к лицу с врагом.
Не из-за угла. Не тайком.
А как насчет того боевого задания, участие в котором посулил
ему Сергей? Устранить предателя… Наверняка намечено тайное убийство, в котором
Дмитрию придется участвовать, чтобы, во-первых, заслужить право возвращения в
Россию, а во-вторых, сберечь свою семью. Ну не странно ли, что и бегство его с
родины омыто было кровавыми реками, и возвращение будет отмечено тем же!
Дмитрий изо всех сил пытался убедить себя, что иначе быть не
может, что он должен верить Сергею, иначе… иначе…
Вот именно.
Если бы удалось увидеть Ренату… Узнать бы, что с ней все в
порядке, что ее не коснулась месть и Дмитрий не обрек ее на растерзание…
Насколько спокойнее он мог бы думать об участи Тани и Риты!
