И что, я сам, что ли, должен богатства искать? Из меня такой геолог, как из Жириновского балерина. Я на карте могу пальцем ткнуть, где именно смотреть, но серебряную руду от базальтового окатыша вряд ли отличу. А уж коксующийся уголь от обычного, топочного – и подавно. Так что ребятки нужны были позарез. Причем именно что не всякие-любые. Свои карманы набивать втихаря я, конечно, не собирался, но и шуметь на весь мир об открытых богатствах губернии тоже не хотел. Месторождения должны разрабатывать те люди, которые на мои условия согласятся, а не присланные Петербургом расхитители или, еще того пуще, иностранные подданные.
Большая часть, не менее восьмидесяти из каждых ста, учащихся в окружном училище – это дети чиновников местной администрации. Их судьба предопределена самим фактом рождения – продолжать династию геологических инженеров. Из училища почти все они отправлялись в институт.
Примерно пятнадцать из этой же сотни – отпрыски офицеров расквартированных на Алтае воинских подразделений 9-го Донского казачьего полка и 35-го Барнаульского линейного батальона. Командиры русской императорской армии, как люди вполне состоятельные, тоже способны обеспечить детям достойное будущее. В стране достаточно военных учебных заведений.
И оставшиеся пять – питомцы опять-таки горных заведений общественного призрения. Сироты-то есть. Каким боком к ним повернется жизнь после того, как они перешагнут порог училища, ведал один Господь Бог. У них за плечами не маячил обширный, связанный круговой порукой «попилов» кабинетских доходов клан. При выборе любой карьеры им пришлось бы начинать с самого низа, даже будь они семи пядей во лбу. Чаще всего эти сироты так всю жизнь и прозябали писцами и журналистами в конторах горной администрации.
Так что я, надеясь получить преданных и неболтливых, сведущих в геологии ребятишек, по сути, давал им шанс выбиться в люди. И примерно это Ярославцеву и заявил.
– Как же, как же, понимаю, – сделавши жест, словно моет руки, обрадовался тот. – Вы, дорогой Герман Густавович, известный меценат. Конечно, наш святой долг позаботиться о бедных сиротах… Но и вы меня поймите, ваше превосходительство. Из казны по пятьдесят рублей на каждого в год тратилось. Оно хоть и дело благое, а коли вы их с собой заберете, так они государю императору затраты уже и не вернут поди…
Почему-то я даже не удивился. Сторговались на пятистах рублях. Ассигнациями. За троих. За такие деньги я мог выпускника горного, прости господи, института нанять. Но одного. Так что заплатил. Единственное что – потребовал право выбора. Чтобы горный работорговец дебилов и лентяев не подсунул за мои же деньги.
Благо деньги, хоть и хранились у меня, но именно моими личными не были. Пять тысяч серебром выделил томский воинский начальник – на закупку припасов в Бийске и у туземных племен. Еще пять – финансовый департамент губернского правления, на нужды обустройства таможенного поста и утверждения власти государя императора российского во вновь приобретенных землях. Тратить я их волен «по собственному усмотрению», ни перед кем не отчитываясь. Такая вот бухгалтерия.
Поручил выбор юношей князю. Он как раз, сверкая улыбкой до ушей, из Пятого отделения по делам частных золотых промыслов прискакал. Ну чисто ребенок. Выпросил у тамошнего начальника, коллежского советника Степана Ивановича Гуляева свой прибор и рад. Много ли надо для счастья…
Я бы тоже очень хотел познакомиться с Гуляевым, но не сложилось. Жаль, конечно. Много о нем слышал. Мало того что он своего по сестре племянника, юношу со взором горящим – Дорофея Палыча, к наукам приобщил, так и сам человек в губернии известный. Работает над основанием новых промыслов; занимается улучшением культурных растений и разведением новых пород скота и сельскохозяйственных растений; химией немного балуется, особенно прикладной; сахарную свеклу к Сибири адаптировал; по Алтаю постоянно путешествует, лекарственные растения изучает. Готовый будущий профессор будущего Томского университета.
Уже даже и собрался к Степану Ивановичу на ужин набиться. Поди не выгнал бы гражданского губернатора. Да и по письмам от племянника наверняка о моих помыслах наслышан. Сам-то парень уже на опытной ферме от Каинска неподалеку трудится. У Ерофеевых. Говорят, доволен, располнел на купеческих харчах. И Матрену, или как ее там, с собой привез.
Собрался, да не поехал. Пришлось срочно подполковника Льва Христиановича Познера посетить, командира того самого барнаульского подразделения, из числа которого Дюгамель расчеты к моей артиллерии выделил. У меня и приказ полковника Денисова с собой был. Только Познеру, похоже, Денисов с Дюгамелем неавторитетны показались. Первого июня фейерверкеры уже должны в Бийске были быть, а второго, когда мой флот у барнаульских причалов пришвартовался, они еще и не думали выдвигаться.
Совсем, блин, страх потеряли. Ну да ничего! Я их научу Родину любить. Взял с собой, кроме грозных бумаг от Дюгамеля, еще и два десятка казаков. И револьвер. Так подполковника и приказывал арестовать и под домашний арест посадить – ласково размахивая пистолем. Тот нервно улыбался, надеясь то ли на чудо, то ли на немедленную помощь тьфу-горных покровителей. Но за кончиком ствола следил неотрывно. Видимо, слава обо мне как о грозе трактовых разбойников успела уже и до кабинетских земель докатиться.
Заместителю, майору Власову, предъявил распоряжения начальства. Тут же заставил написать рапорт, присовокупил к нему письмо – собственную версию событий и отправил в Омск генерал-губернатору. А майору сказал, что коли узнаю об освобождении Познера из-под ареста без санкции Дюгамеля – сильно обижусь. Найдутся рычаги, чтобы безвестного майора на Камчатку чукчей сторожить отправить. Он поверил. И даже людей к пушкам тут же нашел – снял охранение от «заведения», где мать-их-горные начальники смету расходов обмывали. Причем вид у Власова был такой, словно я ему не Чукоткой грозил, а орден во все пузо выдал. Как у объевшегося сметаны кота, у майора был вид. Чую, наступило в Барнауле веселое времечко. Прикрываясь моими бумагами, заместитель много чего натворить успеет.
Да и солдаты от известия, что путь их на самую границу с Китаем лежит, в обморок не падали. Так побежали собирать вещички, будто за ними гнался кто-то. А когда узнали, что останутся служить в новой крепости, до нового распоряжения генерал-губернатора, так и вообще: к пристани пока маршировали – песни пели. Это ж как нужно людей замордовать, что они ссылку в тьмутараканьские горы за избавление почитают! Остальные-то, те, кто в «Афинах» оставались, этим искренне завидовали. Это же сразу видно!
В случае войны расчет одного орудия в российской императорской армии составляет двенадцать человек. При службе у пушки в крепости вполне достаточно восьми. Плюс опытный унтер. Со мной из Барнаула ушли на Чую пятьдесят один человек. Захотел бы больше – дали бы. Хоть сотню. Добровольцами были все поголовно.
Командовать расчетами назначили молодого поручика Сашу Геберта, а ему в помощь дали фельдфебеля Казнакова – седого уже дядечку с пышными бакенбардами и усами. Среди солдат вообще оказалось много молодежи. И поляков. Такая вот у меня русско-еврейско-польская армия получилась…
