Потом алтайская администрация стала Горную Стражу собирать, и эти, которые с большой дороги, туда поспешили записаться. А ненависть уже вовсю полыхала. Одни другим завидовали, другие первых презирали…
Трое уже выехали к дамбе через Томь-Чумыш, чтобы вороги не удумали в свой ненаглядный Барнаул сбежать. Еще два десятка казачков спешно седлали коней. И, судя по их лицам, месть не заставит себя ждать. Так что и мне пришлось поторапливаться. Не то чтобы я намерение имел в давнишний спор вмешаться – зачем мне из-за давно минувших дел отношения с телохранителями портить? – скорее хотел присмотреть за конвойными, чтобы слишком уж не… озоровали. А то народ нынче простой, цены человеческой жизни не ведающий.
Тракт огибал завод и, спускаясь с горы, вел дальше, мимо селения в сторону Кузнецка. А между заводом и селом зеленел изрезанный тропинками обширный луг. Ни деревца или кустика – наш отряд из окошек сторожки далеко видно было. И засевшие в ней стражники не придумали ничего лучше, как начать стрелять по и так недобрым после случившегося казакам. Да еще и чью-то лошадь ранили…
Одна из пуль, словно весенний шершень, прожужжала и над моей головой. Одного этого вполне достаточно было, чтобы развешать злодеев по березам…
Окна выходили только на две стороны. В третьей стене была дверь, а четвертая, совершенно глухая, смотрела на заводской забор. «Мертвых зон» оказалось достаточно, чтобы полностью обложить строение, не подставляясь под дурную пулю. А вот выходить из своей крепости на скорый, но справедливый суд стражники не торопились.
– Эх, туда бы дымовую шашку закинуть, – хмыкнул я, разглядывая поле боя из седла Принцессы. – Сами бы вылезли…
– Эт точно, ваше превосходительство, – оскалился сотник и гаркнул кому-то из своих сержантов-урядников: – Эй, Петруха, давай-ка возьми молодших да соберите соломки с хворостом. Щас мы этих лисицев из норы выкурим!
– Так! – грозно вскричал кто-то начальственным тоном со стороны хвоста моей кобылы. – Это что тут у нас происходит? Потрудитесь объяснить!
Я обернулся быстрее здоровенного Безсонова, но сотник начал говорить первым:
– А ты сам-то, господин хороший…
Заложив руки за спину, подслеповато щуря глаза, на нас смотрел белокурый мужчина лет пятидесяти в кургузом, давно вышедшем из моды, темно-синем горном мундире со знаками отличия горной администрации. Пришлось выручать своего человека.
– С кем имею честь? – холодно поинтересовался я.
– Ага, – скривил тонкие губы чиновник. – Так это вы, молодой человек, начальствуете над этими бандитами? Я Лолий Васильевич Юргенсон, слыхали о таком?
– Нет, – совершенно искренне ответил я. – А что, должен был бы?
– Я, стало быть, Верхотомский окружной управляющий приписными за алтайскими заводами крестьянами! – Должность из его уст прозвучала так, словно он член императорской семьи.
– Стало быть, бывший управляющий, – кивнул я. – Приписных-то, стало быть, уже и не осталось. Позвольте поинтересоваться…
Дверь в сторожку приоткрылась на секунду, и из образовавшейся щели раздался выстрел. Тяжелая пуля чиркнула по ножнам сотника и, изменив траекторию полета, вонзилась в плечо горного чиновника.
В одно мгновение соскочивший с коня Безсонов подхватил Юргенсона и уволок к забору, в невидимую для стрелков зону. Меня, взяв Принцессу под узду, туда же отвел Апанас.
Чиновнику повезло, что сорок граммов свинца потеряли убойную силу, столкнувшись с шашкой сотника. Неопрятного вида расплющенная блямба пули сама вывалилась из набитого конским волосом плечика мундира. На коже счастливчика переливался всеми гематомными цветами синяк величиной с ладонь.
– Повезло их благородию, – качнул головой казачий командир. – Ваше превосходительство, их благородие в ихнюю усадебку бы отнесть. Да и вы тоже… Мы тут как-нибудь…
Медведь переминался с ноги на ногу, скромно разглядывая что-то на вытоптанной земле. Похоже, никто и не собирался выпускать злодейских стражников из подожженного домика…
– Пожалуй, – согласился я. А что мне еще оставалось? Начни я требовать суда, никто из казаков бы меня не понял. Это что, я сомневаюсь в их способности самим восстановить справедливость? Или мне нужно было приказать конвойным все-таки вытащить стражников из укрытия, чтобы потом повесить? А в чем разница? Смерть – она и есть смерть…
В общем, я предпочел не вмешиваться. Тем более что появилась замечательная причина покинуть поле боя. И быть может, получить какую-нибудь информацию.
С другой стороны завода, у берега реки, куда я вчера не стал заходить, нашлось настоящее, как я его себе и представлял, дворянское гнездо. Двухэтажная кирпичная усадьба с колоннами у входа, высокими застекленными окнами и многочисленными дворовыми постройками. Только все вокруг выглядело слегка заброшенным, нежилым. В сторону правого флигеля с высоким деревянным крыльцом вела хорошо натоптанная тропа, а все остальное пространство двора заросло вездесущей лебедой.
Юргенсон очнулся на крыльце. По-птичьи дернул головой, судорожно огляделся и зашептал, одновременно пытаясь вдеть руку в рукав мундирчика:
– Здесь, здесь меня оставьте, голубчики. Не стоит Клару Павловну моим приключением-то пугать…
Двое крепких казачков с готовностью посадили чиновника на серые доски крыльца, коротко поклонились и убежали за холм, к своим. Апанас принял у меня лошадь и сразу отошел в сторонку, а я присел рядом с раненым.
– Вам повезло, Лолий Васильевич. – Господи, что за имечко-то! – Кабы не мундир, могло бы все иначе повернуться.
– Да, мундир жалко… Простите, вы не представились…
– Герман Густавович Лерхе, исправляющий должность начальника Томской губернии. Действительный статский советник.
– О! – Он попытался вскочить. Пришлось ловить его за руку и усаживать обратно. – Титулярный советник Лолий Васильевич Юргенсон, ваше превосходительство. Ныне исправляю должность смотрителя Томского завода.
– Экак вас, – удивился я. – С управляющих крестьянами-то…
– Не пришелся-с, ваше превосходительство, к обновлениям-с. Да-с. Я-то, знаете ли, человек старой формации-с. До манифеста меня тут всякий знал. И всякий черносошенный говорил-с обо мне, что, дескать, господин Юргенсон суров, но справедлив. Я ведь и ребятишков ранее десяти годов от роду в весях забирать не велел, и пороть за провинности более дюжины плетей не назначал…
– Что значит – детей в деревнях?
Он и рассказал. И пока этот пожилой горный чиновник говорил, волосы на моей голове шевелились, так и норовя сбросить картуз.
Алтайским заводам с каждым годом требовалось все больше и больше рабочих рук. Шахты становились глубже, леса, нещадно пережигаемые на древесный уголь, отступали все дальше от производства. Цеха расширялись. Техническую отсталость компенсировали увеличением числа мастеровых.
В тесных цехах все чаще случались несчастные случаи. Редко кто из рабочих, перешагнувших тридцатилетний рубеж, остался не помеченным раскаленными каплями брызгающегося чугуна, сохранил все пальцы на руках или здоровые легкие. Рождающихся в семьях мастеровых детей оказалось недостаточно для восполнения естественной убыли…
