Ай да Миша, ай да сукин сын! Каков молодец! Нет у жандармов ничего на поляков. А вот что-то другое – есть. Подозревают они уже, кто и как там чего запалил. Кто в чем виноват, а на кого просто собак решили свешать. Им нужна политическая поддержка, чтобы вызволить из-под каторги невиновных и настучать по носу злодеям. И к кому, кроме меня, они еще могли обратиться за помощью? У кого еще из всей сибирской чиновничьей братии хотя бы нейтральные отношения с жандармами, кроме меня? Да и кто из Томского губернского правления способен противостоять авторитету генерал-майора Корпуса горных инженеров, начальника АГО, Александру Ермолаевичу Фрезе? Опять – только действительный статский советник Герман Густавович Лерхе. Значит, нужно ехать.
И доктора, старательно обгоняющего свое время, нужно из-под ареста вытаскивать. Поди, не мальчик уже, по казематам таскаться. Не дай бог заболеет, где я еще такого человека найду? Вот приеду и первым делом заставлю Карбышева освободить Дионисия Михайловича. Миша мне вообще-то должен. Вот и пусть…
– Астафий Степанович? – позвал я сотника, разглядывающего чьих-то коней у коновязи. У моего конвойного командира было две страсти – лошади и пистолеты. Так что пришлось обождать пару минут, пока богатырь отыщет в себе силы оторваться от созерцания прекрасных животных. – Прости, но не придется тебе отведать местной кухни. Дела такие, господин Безсонов, закрутились, что нет у нас времени на пустяки. Бери своих казачков – и скачите в деревню. Закупите кур там каких-нибудь или еще чего-то такого, что можно будет сегодня приготовить, а завтра дорогой на ходу кушать. И наймите повозки, все, что найдете. Чтоб наших мастеровых рассадить. Кровь из носу должны мы завтра к полудню в Кузнецке быть!
– Так ить тридцать пять верст, Герман Густавович… – Рука здоровяка дернулась к затылку. – Это же ж как гнать-то придется…
– Придется – будем гнать. Кони потом отдохнут. А коли опоздаем, могут хорошие люди пострадать.
– Да к чему такая гонка, ваше превосходительство? – удивился сотник. – Случилось чего в Кузнецке?
– Случилось, Степаныч. В Барнауле. Ты вот после Рождества Богородицы на насадах с мужичками в Томск поплывешь, а я к черту в зубы, в Барнаул. Пламя тушить…
Глава 7
Ветры Барнаула
В начале лета 1864 года войска командующего Оренбургской экспедиции, полковника Веревкина, и подразделения командующего Сибирским отрядом, полковника Черняева, вошли в соприкосновение. Овладев кокандскими крепостями: Туркестаном, Чимкентом и Аулиэ-Атой, они соединили Сибирскую и Сырдарьинскую оборонительные линии и двинулись в глубь Средней Азии. Из нескольких захваченных и пары вновь построенных укреплений была образована новая передовая Кокандская линия.
Между тем на северо-западе Китая в провинции Синьцзян разгоралось пламя мусульманского мятежа. Бунт перекинулся уже на города Кашгарии, а затем и в Илийский край. Тридцатого июля 1864 года наместник провинции Синьцзян, Мин И, направил генерал-губернатору Дюгамелю послание с предложением вернуть эмиссаров и продолжить переговоры о границе. В первых числах сентября переговоры в Чугучаке возобновились.
Цинские уполномоченные попытались все же отстоять права Цинской империи на территории чуйских двоеданцев, заявляя, что теленгиты «более зависимы от Китая, чем от России, и по своим нравам более китайцы, чем киргизы». Однако эти аргументы не оказали никакого влияния на русских представителей, информированных Дюгамелем о существовании русской крепости с крепким гарнизоном в Чуйской степи и разгроме прокитайского восстания чуйских туземцев. В ответ на претензии китайских дипломатов были сделаны предложения, в конце концов удовлетворившие обе стороны. Проект положения границы лишился вычурных изгибов, рубеж выровнялся, а полоса богатой пастбищами земли на ручье Бураты была объявлена нейтральной и свободной для торговли зоной.
Двадцать пятого сентября, к тому времени как я разглядывал медленно и трудно ползущий от Барнаула на наш правый берег паром через Обь, в Чугучаке был окончательно согласован и подписан долгожданный протокол. Согласно его положениям, кроме всего прочего, Китай, а потом, в будущем, и Монголия, навсегда лишались прав на богатейшие Агзам-Озерные месторождения серебра. Чуйская степь, плато Укок и южный берег озера Зайсан были окончательно закреплены за Российской империей.
Конечно, тогда я всего этого еще не знал. Но настроение все равно было превосходным. Пусть кому-то это покажется циничным, но я откровенно радовался постигшим горных начальников несчастьям. Барнаул отсюда, с другой стороны великой сибирской реки, казался полностью выгоревшим. Уничтоженным. Как Сталинград сто лет спустя…
Я прекрасно осознавал, что с возвращением, так сказать, в лоно цивилизации вынужден буду окунуться в мир политики с ее интригами, скользкими отношениями, лавированием и поиском компромиссов. Что мое большое путешествие окончено. Что впереди, там, за рекой, ждет меня бездна работы: переговоров, согласований и уговоров.
Только отчего-то это меня тогда совершенно не пугало. В конце концов, я профессиональный чиновник, а вовсе не кризисный менеджер, не путешественник и не полководец. И то, чем я занимался с мая по сентябрь, совершенно не характерная для меня деятельность.
И все-таки в пути я ловил себя на мысли, что будет жаль расставаться с дорогой. Снова заключать себя, как в тюрьме, в тесном кабинете. Отгораживаться целым батальоном конвойных, столоначальников и секретарей от удивительных, ярких и таких настоящих людей, живущих в моем краю. Тех, что раньше воспринимались всего лишь статистическими единицами, этаким виртуальным народом, во благо которого все мои усилия…
В городе царил тот, что ни с чем иным не спутаешь, запах сгоревшего домашнего уюта. Почему-то прежде обитаемое пепелище пахнет совершенно иначе, нежели прах сожженных дров. Какой-то горьковатый привкус появляется, словно разрушенные надежды могут быть каким-то образом почувствованы.
Я, конечно, ожидал некоторых затруднений с размещением отряда в «подкопченном» Барнауле. Однако в действительности это оказалось самой настоящей проблемой. В единственной на всю столицу горного округа гостинице свободных мест не оказалось, а требовать выселения сразу нескольких семей погорельцев мне показалось неприличным.
Постоялые дворы, все шесть, оккупировали собранные по округе крестьяне. Похоже, их мнения никто не спрашивал – входы-выходы охранялись солдатами десятого Барнаульского батальона. Наверняка горная администрация уже приступила к разборке сгоревших строений, обеспечив таким экзотическими способом себе дополнительные рабочие руки.
Оставалось или искать еще не сданную в наем часть чьей-нибудь усадьбы, или, сделав морду кирпичом, внаглую заявиться к Фрезе. Как горный начальник, он имел право жить в шикарном двухэтажном каменном особняке на Московской улице. Я знал, что он не посмеет мне отказать. Другой вопрос, хочу ли я хоть сколько-нибудь зависеть от капризов такого хозяина?
С арендой жилья тоже было все не слава богу. Начать хотя бы с того, что вернулся я в Барнаул, имея с собой рублей сто с мелочью. Письмо Гинтару, у которого на хранении оставались мои наличные капиталы, отправил еще из Кузнецка и надеялся вскорости получить ответ. Но где-то жить и что-то есть нужно было уже сейчас.
