– Жаль, нет инструкции, – специально заглянув в коробку, констатировал я. – Я не нашел отверстия для заряжания. Не подскажете ли, любезный Иван Дмитриевич, знакомого с этим механизмом человека?
– Отчего же! – Все-таки картавость его была просто исключительной. Я так и ждал, что Асташев вот-вот поднимет ладонь и выдаст: «Вегной догогой идете, товагищи». – На завтра мне назначено у господина Ершова, Александра Степановича. Он, знаете ли, директорствует в Московском ремесленном учебном заведении и с практической механикой знаком не понаслышке. Старый мой знакомец. Он лет уже, наверное, с пять, как при училище своем механические мастерские открыл. И детки там всяческие заказные механизмы строят. Александр Степаныч писал мне осенью еще, что выдумал кто-то из его питомцев хитроумное устройство, шибко полезное для промывки золотоносной породы. Звал взглянуть или приказчика башковитого прислать. Мнится мне, что и с американским механизмом профессор сей разобраться в силах.
– С превеликим удовольствием составлю вам компанию, – поклонился я. – Любопытно будет взглянуть на опытное производство и на таланты будущих мастеров-механиков.
– А и верно. Вы же, господин губернатор, железо добывать планы имеете? И, люди говорят, паровые движители строить обещались. Вам-то пуще того в ремесленной школе интересно будет побывать.
На следующий же день мы отправились в Немецкую слободу, где в Слободском дворце и располагалось ремесленное учебное заведение.
Господин Ершов выглядел нездоровым. Высокий лоб, уверенные и вместе с тем мягкие манеры, любезность и словоохотливость, присущие человеку, привыкшему много и часто объяснять непростые вещи. Но вид у него был… Да я словно в зеркало смотрелся и видел не теперешнего пышущего жизнью и здоровьем Германа, а того, другого себя – загнанного и больного. Стоящего на пороге инфаркта и… того Нигде, откуда не возвращаются. Мне даже казалось, что от него уже исходит запах… Это невозможно выразить словами… Легкий аромат иного мира, что ли. Я вдруг со всей отчетливостью понял, что жить ему осталось совсем немного.
Жаль было этого замечательного человека. Сколько ему? Сорок пять? Сорок семь? Я ходил за ним следом, слушал, даже что-то спрашивал и уточнял. Кажется, шутил. И знал, что вижу директора в первый и последний раз. И ничего, совершенно ничего уже нельзя поделать.
С моей новой игрушкой Александр Степанович разобрался, простите за невольный каламбур, играючи. И это несмотря на то, что директор был человеком сугубо штатским и явно впервые в жизни держал в руках нечто настолько смертоносное.
Заряжание магазина происходило со стороны дула. Мне и в голову бы это не пришло, но патроны один за другим просто впихивались в трубку капсюлем вперед, а потом поверх последнего одевалась пружина. Как справляться с этой системой в седле на скаку или лежа на животе в окопе? Совершенно неясно. Ружье явно требовало доработки.
– Весьма и весьма, – легко оттягивая скобу и возвращая ее на место, проговорил Ершов, – занимательная система. Быть может, слегка более сложная, чем могла бы быть, но определенно остроумная!
– Вы не поверите, Александр Степанович, но за многозарядными винтовками будущее. Наверняка и наши генералы это вполне осознают. Однако же, кроме этого механизма, сколько-нибудь стоящего варианта пока нет. Я уж не говорю об отечественных мастерах. Хотя…
– Хотя? – Господи! Как же он легко ловился на простейшие ловушки. Даже слегка стыдно стало.
– Вы позволите лист бумаги и карандаш? Я много размышлял о способах перезарядки пехотного ружья и о механике автоматической подачи патронов…
Художник из меня никакой! А чертежник – так вообще. Ершов, кроме нескольких прочих предметов, вел курс начертательной геометрии. Представляю, каково ему было смотреть на мои каракули. Но джентльмен – не тот, кто не говорит, что у вас вся спина белая, а тот, кто сделает вид, будто не заметил этого. Я надеялся, что упрощенная схема продольно-скользящего затвора системы Мосина тем не менее пробудит в учителе инженерное любопытство.
Лет в двенадцать в первый раз пальнул из дедовской трехлинейки. Никогда не забуду, как лошадиной отдачей меня с ног сбросило, даже «мама» пискнуть не успел. И как потом в течение всего лета дважды в день, утром и вечером, чистил и смазывал старую винтовку. Чистил и смазывал. Смазывал и чистил. Пока не дошло до того, что мог собрать и разобрать «мосинку» с закрытыми глазами даже, наверное, под водой или будучи подвешенным кверху ногами. И все это только для того, чтобы старшие родичи взяли меня осенью на открытие охоты…
Однако одно дело – знать устройство затвора, так сказать, на ощупь, и совсем другое – суметь изобразить его на бумаге. Да еще когда в голове один наглый и злой молодой человек обзывает косоруким быдлом и кривоглазым чухонцем.
– А вот это сужение, позвольте полюбопытствовать, зачем?
Откуда я, едрешкин корень, знаю? У трехлинейки патроны похожи на бутылочки, и, соответственно, под эту хитрую форму выточен ствол. А почему?
– Чтобы патрон входил более плотно.
– Ага. Весьма и весьма… И где же вы полагаете разместить отверстие, через которое эти… гм… патроны… стрелок должен будет вставлять в систему?
Еще через несколько минут директор попросил меня сделать паузу и вызвал к себе в кабинет нескольких преподавателей и мастеров. Асташева это забавляло все больше и больше. Он не уставал с французским прононсом приговаривать: «Наш Герман Густавович и не таких удивлял. Это вы его еще не знаете!»
После «мосинки», уже в присутствии целого консилиума высокоученых механиков, попытался изобразить принцип пулемета. ПКМ на патронах с дымным порохом замолчал бы после десятка выстрелов. А вот «максим», очень может быть, что и нет.
Движущийся ствол, кулачок, система амортизации и проталкивания ленты. Лента? Пришлось рисовать ленту. Получилось даже лучше скользящего затвора. В институте на стенах военной кафедры это любимое оружие Анки было разрисовано в мельчайших подробностях.
Что дальше? Револьвер? Но как бы ни морщил лоб, ничего совершеннее «адамса» я в руках не держал. А вот «макаров»… А чем пистолет хуже револьвера? Принялся рисовать… Тонкие серые грифельные линии… Потом магазин и – после заинтересованных вопросов – пружина, выталкивающая патроны из магазина.
– Ну, знаете ли, ваше превосходительство! Весьма и весьма… Перспективное направление для опытов! И весьма для России полезное…
– Почту за честь передать эти детские каракули в руки мастеров. И если что доброе выйдет, готов принять образцы для испытаний. На китайской границе неспокойно.
– Ежели и после такого опекунский совет… – начал было говорить какой-то плотный бородатый мужик с испачканными маслом и металлическими опилками руками. Но сразу замолчал под пронзительным взглядом директора.
– Простите великодушно, Герман Густавович, – после минуты раздумий осторожно выговорил Ершов. – Весьма и весьма соблазнительно было бы взяться за воплощение ваших замыслов. Однако…
