Легенда о стажере
Советский человек и иностранные языки — это
тема отдельного разговора. Когда в шестидесятые стали расширять международные
связи, оказалось, что языков у нас никто не знает. Что прекрасно характеризует
работу КГБ, начисто отучившее поголовье населения от общения с иностранцами.
Даже студенты-филологи языковых отделений имели по программе часов языка
столько же, сколько марксизма-ленинизма. И то и другое им не полагалось знать
лучше своих преподавателей. Но если от общения с Марксом и Лениным они были
гарантированы, и здесь критерием истины служила оценка, то иностранцы их
сданный на пять с плюсом язык не понимали в упор. А уж они иностранцев и
подавно; программа была составлена таким образом, что понимать они могли друг с
другом только преподавателей. Дело было налажено столь научно, что дочки
советских офицеров из Германии поступали на немецкое отделение Университета,
свободно чирикая по-немецки, и после пяти лет обучения с преподавателями
специальной квалификации и с научными степенями, по утвержденной Министерством
высшего образования методике, квакали по-немецки с чудовищным акцентом и
мучительным трудом. С кем поведешься, от того и наберешься.
Исходили из того, что язык, как и вообще любая
наука — дело наживное и не самое главное. Главное — чтоб человек был хороший:
наш, правильный. Как было записано во всех методиках — что такое советский
специалист? во-первых, это специалист, овладевший в полном объеме
марксистско-ленинским мировоззрением, и уже во-вторых всем остальным. Именно
вот так это было записано, черным по белому, и никакого преувеличения, шаржа и
прочего стеба здесь нет. Правда; суровая правда.
И вот жил не тужил здоровый парень, мастер
спорта по вольной борьбе в семидесяти килограммах и чемпион какой-то области.
Его отрыли в Краснодаре. А любой вуз охотился за спортсменами — надо выступать
на соревнованиях и спартакиадах, занимать места. У спортивной кафедры свой
собственный план по подготовке разрядников, кубкам и медалям, и даже есть на то
специальный проректор по спорту.
А проректором Ленинградского университета по
спорту был тогда бывший знаменитый боксер Геннадий Шатков. О нем есть отдельная
история. Он был полутяжем и в свой звездный час в шестидесятом году на Римской
Олимпиаде вышел в финал. И тут его звезда угодила под колотуху
семнадцатилетнего Кассиуса Клея. Клей его отбуцкал с ужасной силой, и после
этого Шатков с ринга сошел — стал падать и страдать головными болями. И в университете
его любили и к мнению прислушивались. Он блюл спортивную славу.
Борцу-вольнику объяснили все преимущества
университетского образования: Ленинград, общага, стипендия, именитые тренеры и
автоматическое зачисление в сборную «Буревестника». Тогда все спортсмены
числились или студентами, или кладовщиками; кроме ЦСКА, которые считались
офицерами.
Ну, по части естественных наук борец умел
качать шею и стоять на мосте. Дважды два знал твердо, но пестики с тычинками
уже путал: ни уха ни рыла. Поэтому всех спортсменов зачисляли на что-нибудь
такое трепологическое, гуманитарное, где знания сугубо условны и соображать не
требуется. И, распределяя их по необременительным факультетам, борца записали
на филфак. А уже там его сунули на французское отделение. Может, замдекана по
студентам читал в детстве про французскую борьбу, может, потому, что на русском
и английском уже были гимнастка и боксер, но только он стал студентом
французского отделения.
Он к этому языку относился, как партизан
восемьсот двенадцатого года к недобитому французскому парикмахеру. Всем по
восемнадцать лет — ему двадцать четыре, давно после армии. Родом из глухомани,
крепыш-самородок, здоровеннейший парняга. Он по-французски выписал на шпаргалку
три ключевые слова — «бонжур», «пардон» и «мерси». С этими волшебными словами
он раз в семестр показывался с зачеткой получить свой «уд.», предъявляя
записочку от Шаткова, а стипендия за ним была закреплена как за передовиком
спорта. И пока эти недоделки выламывали перед зеркальцем язык, овладевая
фонетикой, он защищал честь ихнего Университета, исправно побеждая на всех
соревнованиях.
А пока он пыхтел на ковре и ломал уши,
расширяются, значит, международные связи. Начинается культурный обмен
студентами: мы — вам, вы — нам. Обмен, конечно, неравноценный, даже
жульнический: мы им — овладевших передовым учением, они нам — идеологических
уродов, буржуйских недорослей. Наши, конечно — тяжело в ученье, легко в бою! —
рвутся в бой и ученье на территории врага. Центральные языковые вузы получают
разнарядки на стажировку в разные хорошие страны. И отличная учеба начинает
пахнуть заграничным пряником.
И на университетский филфак спускается по
такой разнарядке одно место в университет Сорбонны, в Париж. Для
студента-француза. Стажировка на шесть месяцев.
По отделению разносится этот слух, и все
начинают вибрировать!.. прикидывают свои шансы. Отчаянно зубрят французский и
историю с географией Франции, политику французской компартии и биографию
товарища Мориса Тореза; и до сотых долей высчитывают свой средний балл по языку
за весь период обучения. А борец тягает штангу в зале и разминает на ковре свою
шею сорок пятого размера. Хрен ли ему Сорбонна, у него на носу спартакиада в
Днепропетровске.
Ну-с, собирается деканат вкупе с романской
кафедрой, и приступают к селекции: кто дозрел, кого отправить. Момент
ответственный и непростой.
Во-первых, отпадает первый курс — зелень, это
еще не студенты. Во-вторых, по аналогичной причине не годится и второй курс —
мало знают. В-третьих, пятый курс: им уже дипломы писать надо, и кроме того у
них уже сданы все экзамены за университетский курс, кроме выпускного марксизма
— а это значит, что по западным меркам они квалифицированные специалисты,
бакалавры, имеют право где угодно работать по специальности — и этот факт не в
пользу отправки за границу: а ну как устроятся там и останутся; рекомендовано воздержаться.
Остаются лишь третий-четвертый курсы, предпочтительно — четвертый, они хоть
что-то знают.
Дальше: девочек посылать не рекомендовано. Они
склонны в этом возрасте выходить замуж, и вообще легче подпадают под влияние;
нужны мужчины. И таким образом отпадает еще три четверти кандидатов — филфак
всегда был факультетом преимущественно женским, цветником прелестниц.
Остается кандидатур — по пальцам пересчитать,
и пальцы эти загибаются один за другим. Значит — евреев посылать нельзя. Минус
два. Некомсомольцев посылать нельзя. Минус один. Больных, кривых, убогих —
посылать нельзя: во-первых, по ним составят искаженное представление об облике
великого советского народа, во-вторых — если они там захворают, кто будет
валютой оплачивать лечение? в-третьих — а не предписано, и дело с концом. А на
гуманитарных факультетах, заметим, нормальных здоровых мужиков и всегда-то было
немного — все больше с каким-то вывихом и креном, блаженненьких. И то рассудить
— не мужская специальность, ни денег ни карьеры стоящих.
