Ему вечно хотелось спать, хотелось есть, от
тупых разговоров в роте о бабах и деньгах он изнывал; в город в увольнения его
за недостаток военной бравости выпускали очень редко, и он через пару лет стал
сурово задумываться, что, может быть, и в самом деле избрал не ту карьеру. Тем
более что все окружающие его в этом усердно уверяли. Но, знаете, уже самолюбие
не позволяло дать задний ход.
На четвертом курсе самолюбие поумнело и стало
сговорчивее. Набив мозоли шваброй и турником, ободрав ногти за плетением матов,
нажив гайморит вечными простудами в бассейне и радикулит за шлюпочной греблей,
он утомился. Осознав это, он известил училищное начальство о своей утомленности
и разочарованности: решил расстаться с военной-морской службой.
Если б он это раньше осознал, его бы обняли и
прослезились; и выписали сухой паек на дорогу. Но он принял решение уже после
принятия присяги: крайне удачно!.. Душа его была уже внесена в реестры Главного
управления кадров ВМФ. И хода назад не существовало. На него наорали — у них
тоже свой план по успеваемости и выпуску офицеров! — и приказали оканчивать
училище: а там пусть катится хоть к черту! И он стал доучиваться.
Подошел выпуск, и бравому курсанту Штейну
вручили кортик и лейтенантские погоны. К этому торжественному и трепетному
моменту выпуска и посвящения в офицерское звание он дошел уже как раз до той
кондиции, что готов был погоны съесть, а кортиком — заколоться, и только
врожденная еврейская застенчивость помешала ему поддаться порыву прямо на
церемонии — что внесло бы в эту единообразную и монотонную процедуру
несомненное художественное разнообразие.
Тем более что почти весь курс гремел на
Тихоокеанский флот, а новоиспеченный лейтенант Штейн не любил ни камчатских
крабов, ни японских самураев. И вообще это слишком далеко, а кроме того, его
укачивало. Потом, за дальностью расстояний слава дяди-драматурга могла туда не
дойти, кто ее знает, сик транзит глория мунди, что дополнительно осложнило бы
службу. Как можно заметить, в его взглядах на службу начала проявляться первая
необходимая черта настоящего командира — спокойная циничная трезвость.
С этой трезвостью он во второй раз в жизни
прибег к помощи дяди (если считать моральную поддержку при поступлении за
первый): в конце концов, это ты меня совратил своими шоколадками и пропойцами в
черных шинелях, так помоги же родному племяннику избежать харакири близ
японских вод.
И дядя устроил ему чудесное распределение на
Балтику, в Таллиннскую базу флота — Палдиски. Прекрасный климат, близость от
культурного центра, ночь на поезде от Москвы, пять часов на машине от
Ленинграда. Сказка, а не распределение.
Вот так нежданное наказание постигло
Таллиннскую базу Балтфлота. Потому что офицерская служба по-своему не слаще и
уж тем более не романтичнее курсантской. Ты отвечаешь за подчиненных
матросиков, а матросик по природе своей любит облегчить себе работу, сходить в
самоход, выпить, а с целью последнего — стащить втихаря все, что можно обменять
на выпивку. Хотя в основном тащат старшины. В море, конечно, легче, но,
во-первых, в море Советский Военно-Морской Флот выходил редко, и это событие
гордо называлось — поход. За это даже значки давали личному составу — «За
дальний поход». Что, значит, был в море. Во-вторых, опять же, в море бывает
качка, в качку тянет блевать; пардон.
А о чем думают лейтенанты? О карьере думают.
Чтоб средь подчиненных царили тишина и порядок, а начальство ценило и
продвигало. О чем же, в свою очередь, думает лейтенант Штейн? Он думает о
жизни, о человечестве, литературе, и чтоб флот не мешал этим мыслям, надобно с
него скоренько и половчей уволиться. Он интеллигент, он творческая натура, он
пишет стихи и печатает их во флотской многотиражке: «Задрайка люков штормовая и
два часа за сутки сна!»
Сочиняет он, значит, такие стихи, а на борт
поднимается для проверки командующий базой. И притопотавший по трапам дежурный
по кораблю лейтенант Штейн молодцевато отдает ему рапорт.
— Лейтенант! — с омерзением цедит адмирал. —
Что означает повязка «рцы» на вашем левом рукаве?
— Дежурный по кораблю, товарищ адмирал!
— Дежур-рного не вижу.
— Й-я!
— Не вижу дежурного!
— Э?.. Лейтенант Штейн!
— Штейн… Что должен иметь дежурный офицер,
кроме повязки?!
— Э-э… знание устава? голову?..
— Головы у вас нет и уже не будет!!! И я
позабочусь, чтоб по бокам головы у вас не было погон!!!
— Так точно, товарищ адмирал!
— Оружие! Оружие должно быть! Личное!
Пистолет!
— Так точно — личный пистолет! Системы
Макарова!
— Макарова! Идиот! Где?
— Что?
— Где должно у дежурного офицера находиться
личное оружие?!
— В кобуре?..
— Так! А кобура где должна быть?
— На ремне, на ремешках… на поясном ремне…
— А ремень? Где должен быть поясной ремень?
— На поясе?
— На поясе!!! Где у вас пояс? Талия у вас
есть?!
— Ну… так точно.
— Где?! Где?! Где!!!
— Вот здесь… примерно.
— А ремень? Где на ней ремень?!
— А-а… нету? Нету…
— Я хочу видеть вас без ремня на поясе в
одном-единственном случае: если вы на нем повеситесь, лейтенант Штейн!!! Где
ваш ремень!!!
— Простите, товарищ адмирал… забыл надеть…
— Где может дежурный офицер забыть поясной
ремень?!
— В гальюне.
— Что!!!
— Простите… я был в гальюне… по нужде, товарищ
адмирал!.. услышал свистки… торопился к трапу для рапорта!
— Командира! — хрипит адмирал на грани удара.
— Эт-то… Бардак!!! пистолеты по гальюнам… дежурный без ремня… объявляю служебное
несоответствие!.. на консервы пойдешь!!! Наказать! Примерно наказать!
И Штейн получает пятнадцать суток береговой
губы.
Он вообще быстро стал местной
достопримечательностью.
