С работы Маркычев был уволен. В отделе кадров
ему вручили трудовую книжку со статьей. И известили, что теперь, с самоходом
через границу, ни одно режимное предприятие его не возьмет. Да и не режимное не
разбежится.
А также его выписали с жилплощади, и его
комнату уже заняли многодетные соседи-очередники. То есть — он был выписан из
Ленинграда.
Заодно его, для порядка, сняли и с воинского
учета.
Что называется, Родина-мать раскрыла объятья,
и в каждой руке у нее было по нокауту.
Маркычев был не в той весовой категории, чтоб
тягаться с матерью-родиной. Но волну погнал страшную.
Он ночевал по знакомым и строчил жалобы во все
инстанции — вплоть до комиссии по реабилитации репрессированных. Пришел со
статьей в «Ленинградскую правду». Доставал начальство по домам и бесстрашно
грозил карами. Он известил горком партии о сожительстве директора со своей
секретаршей. Сигнализировал в ОБХСС о воровстве на заводе. Скатил телегу в
спортобщество «Трудовые резервы» о пьянках, устраиваемых спорторгом. Настучал
прокурору города товарищу Караськову о взятках, вымогаемых в родном жэке. У
него обнаружился стиль, и этим стилем он излагал всю подноготную
недоброжелателей: что начальник отдела кадров в тридцать седьмом году пытал
коммунистов, что начальник отдела купил свой диплом на толкучке в Ташкенте, и
что профорг противоестественно развращает несовершеннолетних
пэтэушников-практикантов; а парторг заявил в юбилей блокады, что Жуков хотел
чуть ли не повесить товарища Жданова, который приказал минировать Ленинград и
готовиться к сдаче. Нагадил всем как мог, а смог немелко, потому что за каждой
бумагой следовала хоть какая-то, но нервотрепательская проверка.
Опасен и страшен советский человек,
уперевшийся насмерть в борьбе за свои права. Отвел душу пострадавший инженер.
Парторг сказал, что сожалеет в своей жизни
только об одном: что не может ходатайствовать перед органами о применении к
врагу народа высшей меры. А спорторг сказал, что вызвался бы лично привести ее
в исполнение.
А инженер Маркычев, землепроходец-камикадзе,
сдав заказным последнее письмо, снял деньги со сберкнижки и гульнул с двумя одноклассниками
в ресторане «Нева». Он слал пятерки в оркестр и велел играть «Летят перелетные
птицы» и «Артиллеристы, Сталин дал приказ!»
Они еще узнают, кто лучше ориентируется в
пространстве, пообещал он.
9. Ку-ку!
А через неделю он сдунул.
С концами.
Через эту самую границу.
С рюкзаком, с едой, со всеми приготовленными
ценностями, с картой, компасом и валютой. Отъелся, значит, подправился и
сдунул. Там сел в автобус и укатил быстро в Швецию, которая не выдает.
Причем зашел ведь еще к тому финну, к фермеру,
и честно поставил ему литр водки.
Это он просто, паразит, маршрут проверял.
Репетицию провел, так сказать. Вот обстоятельный человек.
Оружейник Тарасюк
1. Загробный страж
Биологическая селекция членов Политбюро была
окутана большей тайной, чем создание философского камня; хотя несоизмерима с
ним ни по государственной важности, ни по расходам. Когда хозяин Ленинграда и
секретарь обкома товарищ Романов выдавал замуж свою дочь, так Луи XV должен был
зашататься на том свете от зависти. Пир был дан в Таврическом дворце, среди
гобеленов и мраморов российских императоров, и через охрану секретных агентов
не проскочила бы и муха. Кушать ананасы и рябчиков предполагалось с золота и
фарфора царских сервизов. Вот для последней цели и было велено взять из
запасников Эрмитажа парадный сервиз на сто сорок четыре персоны, унаследованный
в народную сокровищницу от императрицы Екатерины Великой.
Последовал звонок из Смольного: сервиз
упаковать и доставить. Хранительница отдела царской посуды, нищая
искусствоведческая крыска на ста сорока рублях, дрожащим голосом отвечала, что
ей требуется разрешение директора Эрмитажа академика Пиотровского. Потом она
рыдала, мусоля сигаретку «Шипка»: севрский шедевр, восемнадцатый век!..
перебьют! вандалы! и так все распродали…
Академик известил, обмирая от храбрости:
«Только через мой труп». Ему разъяснили, что невелико и препятствие.
Пиотровский дозвонился лично до Романова «по
государственной важности вопросу». Запросил письменное распоряжение министра
культуры СССР. Но товарищ Романов недаром прошел большой руководящий путь от
сперматозоида до члена Политбюро и обращаться со своим народом умел. «Это ты
мне предлагаешь у Петьки Демичева разрешения спрашивать? — весело изумился он. —
А хочешь, через пять минут тебя попросит из кабинета на улицу новый директор
Эрмитажа?»
Пиотровский был кристальной души и большим
ученым, но тоже советским человеком, поэтому он, не кладя телефонную трубку,
вызвал «скорую» и уехал лежать в больнице.
За этими организационными хлопотами конец дня
перешел в начало ночи, пока машина из Смольного прибыла, наконец, к Эрмитажу. И
несколько крепких ребят в серых костюмах, сопровождаемые заместителем директора
и заплаканной хранительницей, пошли по гулким пустым анфиладам за тарелками для
номенклатурной трапезы.
Шагают они, в слабом ночном освещении, этими
величественными лабиринтами, и вдруг — уже на подходе — слышат: ту-дух, ту-дух…
тяжкие железные шаги по каменным плитам.
Мерный, загробный звук.
Они как раз проходят хранилище средневекового
оружия. Секиры и копья со стен щетинятся, и две шеренги рыцарей в доспехах
проход сторожат.
Ту-дух, ту-дух!
И в дверях, заступая путь, возникает такой
рыцарь.
В черном нюрнбергском панцире. Забрало шлема опущено.
В боевой рукавице воздет иссиня-зеркальный меч толедской работы. И щит с гербом
отблескивает серебряной чеканкой.
И неверной походкой мертвеца, грохоча
стальными башмаками и позванивая звездчатыми шпорами, движется на них. И в
полуночной тишине они различают далекий, жуткий собачий скулеж.
Процессия, дух оледенел, пятится на осевших
ногах.
А потревоженный рыцарь бешено рычит из-под
забрала и хрипит гортанной германской бранью. Со свистом описывает мечом
сверкнувшую дугу — ту-дух! ту-дух!.. — наступает все ближе…
Задним ходом отодвигаются осквернители, и
кто-то уже описался.
