Теща ему сочувствовала. Теща сказала жене, что
та — редкостная дура: он непьющий, добрый, безвредный, авторитетный
чудак-ученый. Она приглашала Тарасюка в гости — кормить домашними обедами. Они
сдружились: ей было одиноко, и она часами вязала, охотно кивая бесконечным
рассказам о дагах и арбалетах. Кроме того, она была безденежна, а у него деньги
вылетали веером. Не в силах смириться, что профессорский заработок весь уходит
на книги и железяки, она стала покупать ему одежду и отсчитывать деньги на
продукты. И как-то постепенно он переселился к ней, оставив квартиру бывшей
жене: ко всеобщему удовлетворению. Огородил себе уголок книжными шкафами,
поставил там диванчик и стол с настольной лампой, и стал жить.
— Горячие обеды, чистое белье, тишина и
никаких претензий — что еще надо ученому? — говорил он, катая в кармане
свинцовый снаряд от балеарской пращи.
8. Слава
В сорок лет Тарасюк стал крупнейшим в мире
специалистом по истории холодного оружия. Он состоял в переписке с оружейными
музеями всех стран, и выступал экспертом, консультантом, рецензентом и прочее
по всем возможным оружейным запросам. (Причем порой это прекрасно оплачивалось,
но все валютные гонорары по закону забирало государство.) Ссылки на Тарасюка
сделались обязательны в трудах ученых-оружейников. Авторитет его стал
непререкаем: последним доводом в научных дискуссиях все чаще становилось:
«Тарасюк сказал!». Почтовый ящик был набит приглашениями на международные
симпозиумы — от Стокгольма до Сиднея.
За бугор его, однако, не выпускали:
беспартийный, разведен, был на оккупированной территории, и по чудаковатости
может отмочить неизвестно что: бесспорно невыездной.
Темным вечером скучающие хулиганы показали ему
нож: Тарасюк мельком взглянул на нож и час не давал им вставить слово, читая
лекцию о ножах. Прибалдевшие хулиганы проводили пахана до подъезда, где
получили на память, как любители холодного оружия, лишний экземпляр испанской
навахи.
Противоположная сторона, то есть милиция,
также прибегала к его безмерной эрудиции:
— Анатолий Карпович, как это могло быть
сделано? — В броневой дверце сейфа чернела аккуратная четырехугольная дырочка.
— Прекрасная работа! — восклицал Тарасюк,
любуясь разгромленным сейфом. — Это чекан, только чекан. Какая чистота пробоя!
— с удовольствием говорил он. — Медленный закал стали, пятидюймовый клюв,
двухфутовая рукоять. Чудесное оружие! им лучшие шлемы пробивали, ни один доспех
не держал. С чеканом даже секира не сравнится, тут вся кинетическая энергия
удара сконцентрирована в одной точке — а тело весом в два английских фунта у
боевого чекана: бронебойный снаряд! Правда, у бердыша рукоять вчетверо длинней,
но его парировать легче, принять древко на клинок, и в свалке не развернешься…
— Спасибо, — прерывали восторженный поток, — а
уточнить нельзя — какой, как?..
— Отчего же… Посмотрим… а изнутри? ого! Судя
по сечению, это начало XV века. Конец эпохи тяжелой латной конницы. Немецкие
крестьяне времен протестантских войн его очень любили. Они ведь там, знаете, за
сто лет войн три четверти Германии истребили, вот так! Регенсбургские чеканы
были особенно хороши, только там настоящим секретом закала владели… Да, точно:
русский клевец был покороче… а испанцы это оружие не уважали, считали
нерыцарственным, низким… а французской работы это не прошиб бы, пожалуй, нет… у
них послабее металл был, не умели, вся французская знать носила завозное оружие
— Испания, Италия, Германия… Англия отчасти…
— Хорошо, хорошо! А скажите: ведь с чудовищной
силой надо такой удар нанести? должен быть очень сильный человек, верно?
— Глупости. Сила нужна слону. Оружие требует
только умения. У вас есть время? И машина тоже есть? Тогда сами увидите.
Он привозил чекан из запасников и предвкушая,
щуря глаз, водил по клюву алмазным напильником. Принимал позу:
— Удар идет снизу — пяточка! на пяточке всю
массу тела довернуть. Скрутка коленей… скрутка бедер… торс! Плечи… локоть…
кисть, кисть! Выдох — э-э-э: гэть!!!
Худенький Тарасюк вздрыгивался — чекан сверкал
широкой дугой и всаживался в стальную дверцу по рукоять.
— Вот и все! А выстрели-ка из вашего Макарова
— хрен пробьешь.
Если снимался исторический фильм со сражениями
— без Тарасюка не обходилось. Он немедленно брал управление съемочной
площадкой, задалбывал группу лекциями, похеривал режиссерский замысел, лично
чертил, кому где стоять и куда двигаться, наконец хватал шпагу и вгонял в ужас
несчастного актера.
— Снимай! мотор! — вопил в азарте Тарасюк. —
Трус! растяпа! ты за шпагу держишься, а не за бабью сиську! Квинга! терция!
парад!!! — и делал выпад, едва не протыкая беднягу насквозь.
Актеры его ненавидели, но прочий Ленфильм
обожал.
— Опоздали вы родиться, профессор. — Режиссер
с ассистентами еле отбирали оружие у увлеченного консультанта.
— Не сказал бы, — с обидой возражал тот. — Как
раз ваш лицедей стал бы у меня сейчас двадцать девятым.
И уезжал к теще кушать грибной суп и
рассказывать о преимуществах большой шпаги перед рапирой.
9. Киногерой
Он стал уже легендой, и кино решили снимать о
нем самом. Из Рима прилетела группа кинодокументалистов, чтоб все зрители
узнали о великом ученом-оружейнике всех времен и народов. Они запечатлели
профессора Тарасюка, читающего лекцию студентам, профессора Тарасюка, делающего
открытие в запасниках музея, профессора Тарасюка, постигающего груды фолиантов
в Библиотеке Академии Наук, и профессора Тарасюка, размышляющего на фоне
невских волн. Остался профессор Тарасюк у себя дома.
Профессор Тарасюк сказал, что дома не надо. Но
итальянцы вообще темпераментны и напористы, а если им приспичит, то это просто
мафиози. Они загалдели, замахали руками и повезли его к нему же домой.
Профессор Тарасюк кряхтел. Жил он со
старушкой-тещей в одной комнате, в коммуналке. Увидев эту квартиру, итальянские
киногении пришли не столько в ужас, сколько в недоумение. Они допытывались, а
где же у профессора рабочий кабинет, и, не говоря о столовой, но где же
спальня?..
Им набулькали водки, разогрели грибного супа,
и напряженная визитом иностранцев теща разъяснила, что профессор — большой
чудак (У меня маленькая слабость: боязнь больших пространств, — застенчиво
оклеветал Тарасюк свою неколебимо здоровую психику): он мог бы купить особняк,
но ни за что не хочет выезжать из этой комнаты — привык к виду из окна, ему
здесь хорошо работается.
