А средства у нее к существованию — пенсия
пятьдесят рублей. И через пару дней, страшно постарев и похудев, она начинает
отбирать мужнины вещи на продажу: пару рубашек поновее, зимние ботинки, пальто…
И совершенно невольно думает, что вот за новый костюм, в котором его
похоронили, дали бы в комиссионке рублей сто. Вспоминает, как костюм хорошо
сидел, как муж пел в нем за столом…
И вдруг с невероятной ясностью ей высвечивает,
как муж дает всем по кругу посмотреть лотерейный билет и после аккуратно
удвигает его в нагрудный карман пиджака! А перед сном — перед вечным сном!.. —
повесил пиджак в шкаф. И больше билет она не видела. И карман этот не проверяла
— в нем ведь обычно никогда ничего не было.
Задыхаясь от непоправимости случившегося, она
впервые за десять лет хватает такси и мчится в крематорий. И там ей выдают урну
с прахом.
Она обливает прах немыми слезами и везет
домой. Ставит урну на стол и бесконечно на нее смотрит; шепчет и трясет
головой.
А назавтра везет собранные вещи в комиссионку.
Высидев очередь на стульях, сдает все на ничтожную сумму. И, сдав, как все
женщины, независимо от возраста, положения и семейных обстоятельств, идет
побродить по этому магазину. Поглазеть на тряпки…
Ну, Апраксин Двор большой, барахла много. Из
женских залов она переходит в мужские, мечтает, сколько хороших вещей они могли
бы купить, если бы не устраивали никакого праздника с выпивкой, а получили
выигрыш деньгами… а лучше — взяли машину, и продали ее — это тысячи на
полторы-две дороже! И свитера теплые, и туфли чешские, и костюмы красивые…
интересно, сколько все-таки наш костюм мог тут стоить? А вот как раз похожий
висит…
Смотрит она этот черный костюм… похож, только
наш был поновее… девяносто рублей. Погодите… ощупывает. Нет, ну точно такой!..
Смотрит брюки: она их сама подкорачивала, и ленточки перешивала… ее ленточки!
ее строчка! Пиджак: пуговицы она пришивала и укрепляла накрест! Господи…
Дрожащими руками она надевает очки и читает
бирку. Костюм сдан на комиссию в следующий день после похорон.
Не веря себе и происходящему, она запускает
руку в нагрудный карман пиджака и вынимает оттуда лотерейный билет.
Номер она наизусть хорошо помнит. Этот номер.
Продавщица спрашивает:
— Бабушка, вам плохо?
Да сердце что-то… Можно ли посидеть где тут.
Посидела она, отдышалась, упрятала билет в
ридикюль поглубже. Глаза бессмысленные, на щеках румянец выступил, и улыбка
плавает странная… отвлеченная такая улыбка.
С одной стороны, ей бы теперь с этим билетом
бежать подальше от магазина — на всякий случай. С другой стороны, соображение к
ней медленно возвращается, и она пытается уложить в голове, как же здесь костюм
оказался. И это она у продавщицы спрашивает.
Продавщица пожимает плечами — этим занимается
приемка, нас не касается; а что? А то, что это костюм моего покойного мужа, в
котором его как раз за день до приемки костюма похоронили.
Кого? В чем? За день до чего? Посетители с
интересом прислушиваются, остановились. Продавщица меняется в лице и быстро
уводит бабушку в подсобку. Наливает ей воды, сажает на стул и звонит в приемку:
поднимитесь сюда быстро, быстренько!
Заходит заведующий приемкой: золотые часы,
итальянские туфли, английский костюм. Бабушка повторяет: как это может быть? Он
ей: невозможно, вы спутали. Костюм советский, импортный? Вот видите:
«Ленодежда», расхожий стандарт, да их тысячи таких. Она: ленточки! пуговицы!
Хорошо, предлагает, пройдемте посмотрим вместе.
Смотрят: нет этого костюма. Сотня висит, а
этого нет. Видите, говорит заведующий, вам показалось. Вот черный, и вот, и
вот… ну? Не этот? Я понимаю, вы в потрясении, такое горе, и вам почудилось… это
бывает.
Старушка белеет и пошатывается: понимает, что
это был сон наяву, желанный сон… Она лезет в ридикюль — и видит, что лотерейный
билет исправно лежит на месте!
В полном ошизении, прижимая драгоценный
ридикюль к груди двумя руками, чудом не попав под машину, она прибредает домой.
Закрывает дверь на все запоры. Проверяет задвижки форточек и задергивает шторы.
Думает, прячет урну с прахом в тумбочку и закрывает на ключ. И только после
этих мер безопасности извлекает из ридикюля сказочный билет, кладет посреди
стола и придавливает уголком утюга.
И сутки боится отвести от него глаза, чтобы он
не исчез. Колет себя булавкой и звонит по телефону всем подряд — здоровается и,
услышав ответ, вешает трубку: боится, что она сошла с ума. Убедиться, значит,
что ей не чудится.
Через сутки успокаивается в каком-то
равновесии, вспоминает — и звонит в милицию: спасибо, не беспокойтесь, билет
нашелся.
Следователь: вот видите! Что ж вы, бабуля, это
не шутки — всех взбаламутили! А вам известно, что за ложное заявление
полагается ответственность перед законом? Где же вы его нашли?
А в нагрудном кармане костюма мужа.
Ну! Что же вы — раньше посмотреть не могли?!
Да как же я могла, он был в магазине.
В каком магазине?
В комиссионном.
Хорошую бы покупочку кто-то совершил, а! Как
же вы так невнимательны, сдавая вещи, даже карманы не проверили?
Да я его и не сдавала.
Как? А кто сдавал?
Да я и не знаю.
То есть как?
Да его в этом костюме похоронили.
Что? А?..
Вернее, кремировали.
Подождите, подождите… что-то я не понимаю! А
билет кто в карман положил?
Да он сам и положил.
Так, ясно: тронулась бабка с двойного горя. Но
у следователя свой интерес: дело закрыть. Приезжайте, говорит, забрать ваше
заявление.
Она приезжает: показывает билет, хихикает и
плачет. Чудо, рассказывать порывается, Господь явил: билет дал в руки, а костюм
забрал обратно. Следователь начинает невольно заинтересовываться: значит, в
комиссионке? В какой? А, Апраксин Двор; знаем такой, знаем… Говорите, висел, а
потом из приемки к вам пришли, а потом уже не висел. Так-так; хорошо; возьмите-ка
вот этот листок и напишите по порядку все, что с вами в магазине было.
Следователь отправляет практиканта в Апраксин:
переписать там все имеющиеся в наличии мужские костюмы, подходящие для похорон
— кто и когда сдавал, кто принимал. А сам дует прямо в крематорий.
