Фокус в том, что когда совписатель становится
профессионалом, он втягивается в жизнь столь специфическую, что скоро абсолютно
теряет представление, как там живет народ, и что там вообще кругом делается.
Чтоб публиковаться в издательствах и журналах, получать путевки в дома творчества
и загранкомандировки и вообще держаться на плаву в литературном процессе,
необходимо постоянно поддерживать связи в своем клане: пускать пар в свисток.
Быть на виду, оказывать услуги нужным фигурам, прознавать важные новости,
участвовать во всяких мероприятиях и говорильнях, и все это поглощало полностью
все время, силы и интересы. А с целью «собирать материал» о жизни «простого
народа» выписывались «творческие командировки» по стране: писателя встречали,
поили-кормили, ублажали и возили на экскурсии: пусть посмотрит сочинитель,
совесть народная, как доятся рабочие и выполняют план по маслу коровы и быки.
Поэтому в эмиграции совписателю трудно:
непривычно. Он ведь, собственно, ничего не знает. Он ведь, собственно, жил в
некоем аквариуме, где рыбки жрали самосильно друг друга и воевали за жирного
червячка и сытное место при кормежке.
Вот так один московский письменник свалил по
израильской визе в Америку и там выхлопотал у издательства заказ на роман,
обличающий ужасы и агрессивность советского строя. Он с энтузиазмом
угромоздился за стол, мысленно упиваясь суммой будущего гонорара в прикиде на
всякие хорошие и красивые вещи, и… вскоре с обескураженностью и паникой
обнаружил, что об советской жизни не знает вовсе ничего! Ну начисто! А что
знает — то слышал по «Свободе» и «Би-Би-Си». Поскольку все сознательные годы и
прожил в Центральном доме литераторов, устраивая свои дела с коллегами за
выпивкой и сигаретой.
Так он блестяще вышел из положения, накатав
роман «ЦДЛ», где и изложил все, что ему вообще было известно о советской
действительности: со злобным весельем и артистической раскованностью свел счеты
со всеми личными врагами, наплел сплетен, приврал сорок бочек арестантов — и
пошла книга! пошла! Но, как нетрудно предположить, это осталась его единственная
книга за рубежом: материал жизненных впечатлений был исчерпан досуха.
Вообще деловые люди Невского — фарцовщики,
мясники, официанты и парикмахеры: элита! — за бугром вдруг как-то обнаруживали,
что они пролетают, и родным ремеслом толком не прокормиться… Вот те и свободный
мир… простор для бизнеса, мля!..
И среди прочих, кто свалил перед Московской
олимпиадой в Штаты, был замдиректора Ленплодовощторга. Можно себе представить,
каких масштабов фигурой он был в Ленинграде. Золотое дно, миллионные махинации:
магнат. Один из хозяев города. Стометровая квартира на Мойке, забитая антиквариатом,
белая «Волга», и собачке золотые зубы вставлены. Но — вечно отмазываться,
совать взятки, комбинировать с документами, — нет возможностей гению бизнеса
для настоящего разворота. И он свалил в страну настоящего разворота.
И в этой бездушной Америке оказалось, что он
на фиг никому не нужен. Не требуются этим зажравшимся заразам ни фрукты, ни
овощи, ни директора плодовых баз. Ни тебе у них пересортицы, ни дефицита, рынок
рабсилы забит профессионалами, а он человек уже немолодой, и его вообще на работу
никуда не берут: делать ничего, мол, не умеет… или не больно хочет. И бывший
магнат, а ныне балда-совок, на свое пособие начинает мрачно пропивать тоску по
родине: русская ностальгия, классика.
А отношения Америки с Союзом на тот момент
предельно мерзкие, Империя Зла, понимаешь, и один мелкий литагент тут
предлагает ему, среди прочих, написать антисоветский роман: за это вполне
платят; это требуется. Он — крупная величина был, мозговик, менеджер, насквозь
знает душившую его систему, от которой сбежал под угрозой сибирской каторги:
чего ж ему не написать.
Он хватается за это предложение, добивается
подписания контракта, как человек деловой, выторговывает аванс — и становится
писателем!
Он приносит из прокатной конторы на Брайтоне
машинку с русским шрифтом, покупает пачку бумаги, и при благоговейной тишине
домочадцев начинает писать роман. Антисоветский. Люто все уже ненавидит.
Пять минут начинает. Час начинает.
Он потеет день, другой, неделю, и по
прошествии недели впадает в черную меланхолию, и вдобавок к пособию пропивает
аванс. И не может написать ни единого слова. Не приучен. Профессия другая. Даже
крохотного рассказика не получается. Не сочинитель он, ну фантазии не хватает:
другой склад ума. Он всю прежнюю жизнь посвятил вещам конкретным: деньги
воровал, — тут мечтательность, знаете, противопоказана. Замечтаешься — и
пожалте в загородку!
Грядет срок сдачи рукописи, звонит литагент:
кранты! Не только заработок заодно с писательской славой рухнул — но и аванс
возвращать надо! Проеден давно аванс, пропит. «Будет взыскан по суду».
Но литагент тертый, приезжает — спокойно
разбираться:
— Слушайте, вы кем работали?
— Заместителем директора Ленплодовощторга.
— Ага. Торговля. У русских не поощряется.
— Не поощряется… Н-но окупается…
— Оу? И крупное дело?
— Еще какое!
— Большие деньги, много людей?
— Еще какие деньги, дорогой мой!.. И каждому —
дай!..
— Случались интересные истории?
— Да еще какие истории!
— Вы преследовались советскими властями?
— Упаси Бог! У меня всегда комар носу не
подточит!
Агент — недоволен:
— Но вы, наверное, боялись пострадать?
— Да уж инфаркт нажил.
— Могли серьезно наказать? За что?
— За что угодно! За все. Могли вообще
расстрелять.
— Оу? — просветлел агент. — Так какого черта?
Пишите книгу о своей жизни и работе. За что могли расстрелять. Посмотрим.
И под угрозой отбирания аванса и впадения в
полное ничтожество бывший замдиректора целит неумелым пальцем в клавиши, потеет
от умственного усилия и начинает стучать:
«Я приехал в Ленинград 19 июня 1962 года. Из
Днепропетровска. На Витебский вокзал. В 9.32 утра. По телефону К-1-89-90 я
позвонил директору овощного магазина № 23 Петру Сергеевичу Амбарцумову и
сказал, что я от Тимофея Ивановича, Левченко. Он сказал, чтобы я подъезжал, на
троллейбусе № 9…»
И далее — с утра до вечера, трудолюбиво и
скрупулезно, выстукивал он свою биографию во всех нюансах, славный путь от
помощника продавца до замдиректора объединения. Фантазии у него, может,
действительно не было, зато память — профессиональная, тверже алмаза.
