— Баб — всех — в носовой кубрик! на задрайку!
часового! найду где — своей рукой! за борт! расстреляю!
Выясняется, что тем временем на траверзе рядом
— Рига. Командир приказывает менять курс на нее и шлепать в Ригу. И через пару
часов страшный, как после атомной войны, «Свердлов» своим малым инвалидским
ходом вваливается в порт и просит приготовиться к приему двухсот ремонтных
рабочих. Командир связывается с военным комендантом — убеждает обеспечить уж их
доставку домой, в Кенигсберг. Да нет, дисциплинированные; выполняли срочное
задание…
Выполнивших срочное задание малярш снова
выстраивают на полубаке, но уже под бдительной охраной, и командир принимается
лично пересчитывать их по взлохмаченным головам. Может, если б он их по другим
местам считал, то и результат получился бы другой, а так у него получилось
девяносто семь.
— Или через пять минут я сосчитаю до двухсот,
— говорит обозленный своими арифметическими успехами командир старпому, — или
через пять минут на крейсере открывается вакансия старшего помощника. Тебя в
школе устному счету не учили? так получишь прокурора в репетиторы.
И бедных малярш, размягченных и осоловевших от
военно-морского гостеприимства, извлекают из таких мест корабля, по сравнению с
которыми шляпа фокусника — удобное и просторное жилище: из шкапчиков, закутков,
рундуков, шлюпочных тентов, вентиляционных шахт, топливных цистерн и водяных
емкостей. И через полчаса их сто пятьдесят шесть.
Старпом плачет и клянется верностью присяге.
— Боцман, — осведомляется командир, — ты на
Колыме баржой не заведовал? Аттестую!!
И боцман, скрежеща зубами, буквально шкрябкой
продирает все закоулки корабля, и малярш набирается сто девяносто три.
— Ладно, хрен с ним, — примирительно
останавливает командир, тем более что из недостающих семи одна, самая
качественная, спит у него в каюте. — Время не позволяет дольше. Сгружай на фиг,
………!
«Свердлов» швартуется к стенке, спускает трап,
и опечаленные малярши ссыпаются на берег, рассылая воздушные поцелуи и
выкрикивая имена и адреса. Вслед за чем крейсер незамедлительно отваливает —
продолжать свой многотрудный поход.
Объем незавершенных работ и оставшееся время
друг другу соответствует, как комбайн — полевой незабудке. Командир принимает
решение сосредоточить все усилия на категорически необходимом. Первое: кончить
сборку главной машины, в Неву-то с ее фарватером и течением на вспомогаче не
очень зайдешь. И второе: полностью произвести наружную окраску, без чего
ужасный внешний вид любимца флота может быть не одобрен командованием.
И вот шлепает крейсер самым малым, а на
мачтах, трубах, за бортом болтаются в люльках матросики и спешно шаровой
краской накатывают красоту на родной корабль. Весело работают! перемигиваются и
кисти роняют.
И кое-как, командир на грани инфаркта, они
действительно под обрез успевают, и на исходе предпраздничной ночи проходят
Кронштадт, входят на рассвете в Неву, и обнаруживается, что буксиров для их
встречи и проводки, конечно, нет. Как обычно на флоте, одной службе не
полагается знать планы другой, и коли доподлинно известно, что «Киров»
подорвался и в параде не участвует, то с чего бы портовой службе слать ему
буксиры. А о геройском подвиге «Свердлова» ее не информировали. И «Свердлов»
самостоятельно вползает в Неву, проходит мост лейтенанта Шмидта… а это совсем
не так просто — тяжелому крейсеру в реке своим ходом протискиваться к стоянке и
вставать на бочки. Течение сильное, фарватер узкий, места мало, осадка
приличная — того и гляди сядешь на мель, подразвернет тебя поперек течения, и —
сушите весла и сухари, товарищ командир.
И командир, в мокром насквозь кителе,
отравленный бессонницей и никотином бесчисленных папирос, заводит-таки крейсер
на место! А сверху сигнальщик торжественно поет, что у ступеней Адмиралтейства
стоит, судя по вымпелу, катер командующего флотом, и сам командующий, горя
наградами и галунами парадной адмиральской формы, наблюдает эволюции своего
дубль-флагмана.
«Свердлов» замирает точно в предназначенной
ему позиции, напротив Адмиралтейства, и начинает постановку на бочки. И тут до
всех доходит, что бочек никаких нет. По той же причине — раз нет «Кирова»,
значит, не нужны ему здесь и бочки, а насчет приказа «Свердлову» на срочный
переход — не портовой службы это собачье дело, им об этом знать раньше времени,
вроде, и по штату не полагается. Короче — не к чему швартоваться.
Командир поминает, что покойница-мама еще в
детстве не велела ему приближаться к воде. И, естественно, приказывает отдавать
носовые якоря. А это маневр не простой: надо зайти выше по течению, до самого
Дворцового моста, стравить якоря и тихо сползать вниз по течению, пока якоря
возьмутся за грунт, и чтоб точно угадать место, где они уже будут держать. И
из-под командирской фуражки валит пар.
А адмиральский катер тем временем, не
дожидаясь окончания всех этих пертурбаций, срывается пулей с места, красивой пенной
дугой подлетает и притирается к борту, ухарь-баковый придерживает багром,
вахтенный горланит:
— Адмиральский трап подать!
И адмиральский трап с четкостью опускается до
палубы катера. И адмирал со свитой восходит на крейсер, под полагающиеся ему по
должности пять свистков и чеканный рапорт дежурного офицера.
Адмирал следует на мостик, который командир до
окончания постановки на якоря покидать не должен, с удовольствием наблюдает за
последними распоряжениями, оценивает распаренный вид командира, благосклонно
принимает рапорт и жмет руку:
— Молодец! Службу знаешь! Ну что — успел?
то-то. Благодарю!
Командир тянется и цветет, и открывает рот,
чтоб лихо отрубить: «Служу Советскому Союзу!» Но вместо этих молодецких слов
вдруг раздается взрыв отчаянного мата.
Адмирал поднимает брови. Командир глюкает
кадыком. Свита изображает скульптурную группу «Адмирал Ушаков приказывает
казнить турецкого пашу».
— Кх-м, — говорит адмирал, заминая неловкость;
что ж, соленое слово у лихих моряков, да по запарке — ничего… бывает.
— Служу Советскому Союзу, — сообщает, наконец,
командир.
— Пришлось попотеть? — поощрительно улыбается
адмирал.
И в ответ опять — залп убийственной брани.
Адмирал злобно смотрит на командира. Командир
четвертует взглядом старпома. Старпом издает змеиный шип на помполита. У
помполита выражение как у палача, да угодившего вдруг на собственную казнь.
