Но униженный и оскорбленный директор не сдался
в намерении добиться своего. И через пару месяцев скульптуру тихо погрузили
подъемным краном на машину и увезли. А поставили ее во дворе Русского музея, среди
прочих репрессированных памятников царской столицы, и как раз рядом с другой
статуей Паоло Трубецкого — конным изображением Александра Третьего. Того сняли
в восемнадцатом году со Знаменской площади, переименовав ее в площадь
Восстания. Не везло Паоло Трубецкому в Ленинграде.
Куда потом эту статую сплавили — неизвестно, и
по прошествии лет в Русском музее уже тоже никто не знает…
Но история осталась. А поскольку в Одессе и
ныне стоит мирно точно такая же композиция, авторская копия самого же Паоло
Трубецкого, сделанная по заказу одесского градоначальника, которому понравилась
эта работа в императорском Санкт-Петербурге, и он захотел украсить свой город
такою же, — про свой город ревнивые и патриотичные одесситы тоже потом
рассказывали эту историю. Хотя с их-то как раз скульптурой никогда ничего не
случалось, в чем каждый может лично убедиться, подойдя поближе и осмотрев
соответствующие места.
Однажды приятель-одессит рассказал эту историю
отдыхавшему там прекрасному ленинградскому юмористу Семену Альтову. И Сеня
написал об этом рассказ. Лаокоона он переделал в Геракла, сыновей и змей убрал
вовсе, школу заменил на кладбище, и умело сосредоточил интригу на генитальных,
если можно так выразиться, метаморфозах. Но все равно рассказ получился
прекрасный, очень смешной, и публика всегда слушала его с восторгом.
Баллада о знамени
«Знамя есть священная херугва, которая…
которой…»
А. Куприн, «Поединок».
Боевых офицеров, которые дожили до конца войны
— и не были потом уволены в запас — распихали по дальним дырам; подальше от
декабристского духа. А то — навидались Европы, мало ли что. И они тихо там
дослуживали до пенсии, поминая военные годы.
И торчал в глуши огромного Ленинградского
Военного Округа обычный линейный мотострелковый полк. Это назывался он уже в
духе времени — мотострелковый, а на самом деле был просто пехотный.
И командовал им полковник, фронтовик и
орденоносец, служба которого завершалась в этом тупике. В войну-то звания шли
хорошо — кто жив оставался, а в мирное время куда тех полковников девать?
дослуживай… Не все умеют к теплому местечку в штабе или тем более на военной
кафедре вуза пристроиться. А этот полковник мужик был простой и бесхитростный:
служака.
Жизнь в полку скучная, однообразная:
гарнизонное бытье. Слава и подвиги — позади. Новобранцы, учения, отчеты, пьянки
и сплетни. Рядом — деревенька, кругом — леса и болота, ни тебе погулять, ни
душу отвести.
А уж в деревне житье и вовсе ничтожное. Бедное
и серое.
И только дважды в год сияло событие —
устраивался парад. Это был праздник. В парад полковник вкладывал всю душу,
вынимая ее из подчиненных. За две недели начинали маршировать. За неделю
сколачивали на деревенской площади перед сельсоветом трибуну и обивали кумачом.
Изготовляли транспаранты, прилепляли на стены плакаты. Сержанты гоняли солдат,
офицеры надраивали парадную форму и нацепляли награды, технику красили свежей
краской, наводя обода и ступицы белым для нарядности — все приводили в большой
ажур.
И в радостные утра 7 Ноября и 1 Мая вся
деревня загодя толпилась за оцеплением вокруг площади. Деревенское начальство и
старшие офицеры — на трибуне. Комендантский взвод, в белых перчатках, с
симоновскими карабинами, вытягивал линейных. Полковой оркестр слепил медью и
рубил марши. И весь полк в парадных порядках, р-равнение направо, отбивал шаг
перед трибуной. Все девять рот всех трех батальонов. Открывала парад, по
традиции, разведрота, а завершал его артдивизион и танковая рота. В конце шли
даже, держа строй, санитарные машины санчасти и ротные полевые кухни — все как
есть хозяйство в полном составе.
Народ гордился, пацаны орали, офицеры держали
под козырек, а во главе, в центре трибуны, стоял полковник, подав вперед грудь
в боевых орденах, и отечески упивался безукоризненной готовностью своего полка.
Все свое армейское честолюбие, всю кровную приверженность старого профессионала
своему делу являл он в этих парадах.
А впереди всей бесконечной стройной колонны —
знаменосец! — плыл двухметрового роста усатый и бравый старшина, полный кавалер
орденов Славы. Это уже была просто местная знаменитость, любимец публики.
Пацаны гордились им, как чем-то собственным, и спорили, что, поскольку он
полный кавалер Славы, то он главнее офицеров, и старше только полковник.
А после парада был гвоздь программы — пиво!
Надо знать жизнь глухой деревушки того времени, чтобы оценить, что такое было
там — пиво; да еще для солдата. Дважды в год полковник усылал машину в
Ленинград и всеми правдами и неправдами изыскивал средства и возможности купить
три бочки пива. Каждому по кружке. Эти бочки закатывались в ларек, пустовавший
все остальное время года, и вышедший с парадной дистанции личный состав в четко
отработанной последовательности (это тоже входило в ночные и дневные
репетиции!) выпивал свою кружку. А население кормили из дымивших, только что
прошедших парадом полевых кухонь. Колхозников, естественно, было куда меньше,
чем солдат в полку, и в этот-то уж праздничный день они наедались от пуза. И,
таким образом, убеждались в смысле плаката на избе-читальне: «Народ и армия
едины!»
Хороший был полковник. Слуга царю, отец
солдатам.
И вот, значит, проходит такой первомайский
парад. Оркестр ликует и гремит. Линейные замерли — штыки в небо, флажки на них
плещутся. И с широкой алой лентой через плечо шагает старшина, колотя пыль из
деревенского плаца, и в руках у него Знамя полка — 327-го гвардейского ордена
Богдана Хмельницкого Славгородского мотострелкового — бахрома золотом,
георгиевская лента по ветру бьет, орденок в углу эмалью блещет, и буквы дугой
через красное поле. А по бокам его, на полшага сзади — ассистенты при знамени,
статные юные лейтенанты, серебро шашек в положении на-краул искрами вспыхивает.
И за ними — со своей песней, с лихим
присвистом — разведрота марширует.
Музыка сердца! Сильна непобедимая армия, жив
фронтовой дух!
И, миновав дистанцию церемониального марша и
свернув за угол единственной деревенской улицы, старшина-знаменосец подходит к
ларьку. Кружки уже налиты, кухонный наряд в белых куртках и колпаках готов к
раздаче — да чтоб без проволочек! полторы тыщи рыл участвуют в параде, и
каждому по кружке надо в отмеренные минуты!
