И старшина, как знаменосец и заслуженный
фронтовик, по традиции получает первым, и не одну кружку, а две. Первую он
выпивает залпом, под вторую закуривает дорогую, командирскую, по случаю
торжества, папиросу «Казбек» и уже через затяжку вытягивает пивко по глоточку и
со смаком. Парад окончен.
Теперь — в гарнизон, столы уже накрыты,
столовая украшена: праздничный обед. К этому обеду полковник приказывал резать
кабана из подсобного хозяйства, баранов, закупить в деревне соленых огурцов, и
давал ротным негласное указание организовать наркомовские сто граммов всему
личному составу — без рекламы, так сказать. Во славу оружия и память Победы.
Хороший был полковник. Больше таких уже нет.
Полк за ним — в огонь и в воду. И у командования на прекрасном счету, в пример
всем ставили. Но — не продвигали… Не то он когда-то где-то сказал не то, или по
возрасту попал в неперспективные, или замполит про сто граммов стучал в
политотдел дивизии… В общем, вся его жизнь была — родной полк, и как апофеоз
службы — эти парады.
Значит, старшина выбрасывает окурок, ставит с
сожалением пустую кружку, и протягивает руку за знаменем, которое, свернув,
прислонил к ларьку сбоку…
Не стоит там что-то знамя. Это он перепутал —
он его с другого бока прислонил.
Смотрит он с другого бока: нету. Нету там
знамени.
Странно. Ставил же. Сзади, значит, поставил…
Но только сзади ларька знамени тоже нету.
Старшина спрашивает лейтенантов-ассистентов:
— Ребята, у кого знамя?
Они на него смотрят непонимающе:
— Как у кого? Ты ж его из рук не выпускал.
— Да вот, — говорит, — поставил здесь…
Они вместе смотрят ларек со всех сторон — нет,
у ларька знамя не стоит.
Начинают вертеть головами по сторонам. Взять
никто не мог. Кругом в пулеметном темпе полк пиво пьет повзводно и поротно, и
вольным шагом марширует в расположение.
— А кто сегодня дежурный по посту № 1? Во
балда! Не иначе разводящий распорядился сдуру знамя сразу после парада
доставить на место — и отрядил караульных прямо к концу церемониального марша.
Так спрашивать же надо! салаги…
Старшина с ассистентами, спрятавшими шашки в ножны,
идет в штаб полка, к знаменной витрине, где на посту № 1 стоит с автоматом «на
грудь» часовой.
Пуста витрина.
— Знамя где? — спрашивает старшина у часового.
Тот от удивления начинает говорить, что ему на
этом почетном посту категорически запрещено:
— Как это? Так вы же знаменосец…
— Тебе его что — не приносили?
— Кто?
— Ну… внешний караул…
— Никак нет. А что — должны были?
Идут к начальнику караула:
— Знамя ты брал?
Тот смеется — оценил шутку.
— Ага, — говорит. — Пусть, думаю, повисит
немного над КПП, чтоб сразу было всем видно, что они входят не куда-нибудь, а в
гвардейский орденоносный полк.
— Ну же ты мудак!! Где оно?!
— Да вы чего?.. Я ж так, ребята… шучу… а что?
— Шутишь?! ничего. Молчи… понял?!
У старшины делается все более бледноватый вид,
и пышные усы постепенно обвисают книзу. Лейтенанты-ассистенты — те откровенно
мандражируют. И они начинают перерывать полк: какой идиот взял знамя и где его
теперь держит.
Возвращаются к ларьку. Там уже свернуто все
пивное хозяйство.
— Не, — говорит ларечник, — вы что. Ничо не
видел. Да ты ж его из рук не выпускал.
— Не выпускал, — мрачно басит сержант,
сделавшийся ниже ростом.
Может, в кабинет командира полка занесли? Или
к начштаба?
Идут обратно в штаб. Нет — пусто. Во все окна
заглянули. Только часовой у пустой витрины смотрит выжидательно, болван.
Они проходят по всем ротам. Идут в автопарк:
может, знамя у ларька упало, соскользнуло по стенке, и кто-то в толчее его
поднял и положил, например, на броню, и так на танке оно в парк уехало.
Нет; нету.
Дежурный по парку сильно удивляется вопросу и,
конечно, тоже ничего не видел.
Тем временем полк окончил праздничный обед.
Половина солдат валит в увольнение: сбрасываться на самогон, драться в очередь
вокруг четырех деревенских девок и склонять к любви средний школьный возраст.
Офицеры компаниями шествуют по домам — за столы с выпивкой и закуской. Тихо в
расположении. И нет нигде знамени.
Человек, не служивший в Советской Армии
первого послевоенного десятилетия, а тем паче вообще штатский, ужаса и масштаба
происшедшей трагедии оценить не может. В лучшем случае он слыхал, что высший
знак солдатской доблести — это трахнуть бабу под знаменем части. Сейчас, когда
лейтенант в автобусе не уступает место полковнику, когда и солдат не солдат, и
офицер не офицер, и присяга не присяга, и армия развалилась на части, и не то
что знамена — крейсера крадут и танковые колонны продают контрабандой за
границу, — сейчас старая сталинского закала армия может восприниматься только
как седая легенда. Потому что колхозный парень в армию шел как за счастьем:
сытная еда! теплая красивая одежда! простыни, одеяло, койка! а через три года —
паспорт в руки — и свободен, езжай куда хочешь! А посреди службы —
десятидневный отпуск домой! Это ж был солдат. Не то, что ноне, когда призванный
в воздушный десант не может раз подтянуться на турнике. А офицер был — белая
каста! Диагоналевая форма, паек, оплаченная дорога в отпуск, две тысячи
зарплаты у взводного — офицер был богатый и уважаемый человек, и ездил
исключительно в купейном, а от майора — полагалось в мягком вагоне.
И отсутствие Знамени части — это
кощунственнее, чем попасть в плен. Это граничит с изменой Родине. Это трибунал
и вечный несмываемый позор. Это… это невообразимо, невозможно! За знамя можно
умереть, спасти его ценой своей жизни, вынести простреленным на собственном теле,
встать на колено и поцеловать; в самом крайнем случае его можно склонить над
телом павшего героя. Но лишиться его принципиально невозможно ни в коем случае.
Провались белый свет! — но знамя должно быть сохранено.
