И всю ночь уже человек двадцать шатаются с
фонарями по гарнизону, как спятившие кладоискатели, и роют где ни попадя: даже
матрасы в казармах ворошат, и в ЗИПах смотрят… фиг: нету.
Утром является кинуть орлиный взор на свое
образцовое хозяйство праздничный командир; и перекошенный капитан рапортует:
— Товарищ гвардии полковник! За время моего
дежурства в полку чрезвычайных происшествий не случилось!
— Вольно.
— Но за время дежурства капитана Куманина
случилось.
— Что — случилось?!
— Чрезвычайное происшествие! Пропало Знамя
части…
Полковник с сомнением озирается на белый свет,
проковыривает мизинцем ухо и принюхивается:
— А? Ты сколько выпил, гвардии капитан?
Так точно. В смысле никак нет. Вот. Пропало
полковое знамя.
Когда вытаскивают большую рыбу, ее глушат
колотушкой по голове. Значит, командир покачивается, глаза у него делаются
отсутствующие, а на бровях повисает холодный пот. Ему снится страшный сон.
— Как… — шепчет он.
Вперед выпихивают несчастного старшину, который
на ногах уже сутки, и старшина в десятый раз излагает, как он прислонил Знамя,
как пил пиво, как бросил окурок, и как Знамени на месте не оказалось.
Под командира подставляют стул, подносят воды,
водки, закурить, и обмахивают его фуражками. И доводят до сведения о принятых
мерах. Все возможное предприняли, не щадя себя…
И зловещая тень Особого отдела уже ложится на
золотые погоны товарищей офицеров.
— Так, — говорит командир. — Так. Я в дивизию
докладывать не буду. Что я доложу?! Я с этим знаменем до Одера!!! под пулями!!!
Вы — что?! Старшина… ах, старшина… как же, ты что…
— Искать!!! — приказывает. — Всему личному
составу — искать!!! Обед отменяется!!! Увольнения отменяются!!! Всех офицеров —
в полк!!! не найдете — своей рукой расстреляю! на плацу!
И весь полк снует, как ошпаренный муравейник —
свое знамя ищет. Траву граблями прочесывает. Землю просеивает! Танкисты
моторные отделения открывают, артиллеристы в стволы заглядывают!
Нету знамени.
А это значит — нету больше полка.
Потому что не существует воинской части, если
нет у нее знамени. Нет больше такого номера, нет больше такой армейской
единицы. Вроде полк есть — а на самом деле его уже нет. Фантом.
Три дня командир сидит дома и пьет. И после
каждой стопки, днем и ночью, звонит дежурному: как? Нету…
Докладывает в дивизию: так и так… Пропало
знамя.
Там не верят. Смеются. Потом приходят в
ярость. Комдив говорит:
— Я в армию докладывать не буду. Вот тебе
двадцать четыре часа! — иначе под трибунал.
Ищут. Командир пьет. Дежурные тоже пьют, но
ищут. И лейтенанты-ассистенты пьют — прощаются с офицерскими погонами и
армейской карьерой. Только старшина не пьет — он сверхсрочник, у него зарплата
маленькая: ему уже не на что…
Комдив докладывает в армию, и диалог
повторяется. Еще сутки пьют и ищут. И даже постепенно привыкают к этому
состоянию. Это как если разбомбили тебя в пух и прах: сначала — кошмар, а потом
— хоть и вправду ведь кошмар, но жить-то как-то надо… служба продолжается!..
Армия докладывает в округ. И все это уже
начинает приобретать характер некоей военно-спортивной игры «пропало знамя».
Все уже тихо ненавидят это неуловимое знамя и жаждут какого-то определения
своей дальнейшей судьбы! И часовой исправно меняется на посту № 1, как памятник
идиотизму.
Ну что: надо извещать Министерство Обороны. И
тогда — инспекция, комиссия, дознание: полк подлежит расформированию…
И вся эта история по времени как раз подпадает
под хрущевское сокращение миллион двести. И под этот грандиозный хапарай
расформирование происходит даже без особого треска. Тут Жукова недавно сняли и
в отставку поперли, крейсера и бомбардировщики порезали, — хрен ли какой-то
полк.
Лишний шум в армии всегда был никому не нужен.
Командира, учитывая прошлые заслуги, тихо уволили на пенсию. И всех офицеров
постарше уволили. Молодых раскидали по другим частям. С капитанов-дежурных
сняли по одной звездочке и отправили командовать взводами. С
лейтенантов-ассистентов тоже сняли по звездочке и запихали в самые дыры, но
ведь — «дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут…» Технику увели,
строения передали колхозу. А старшину-знаменосца тоже уволили, никак более не
репрессируя. Фронтовик, немолод, кавалер орденов Солдатской Славы всех трех
степеней… жалко старшину, да и не до него… пусть живет!
И старшина стал жить… Ехать ему было некуда.
Все его малое имущество и жена с детишками были при нем, а больше у него ничего
нигде на свете не было. И он остался в деревне.
Его с радостью приняли в колхоз: мужиков не
хватает, а тут здоровый, всем известный и уважаемый, военный, хозяйственный;
выделили сразу старшине жилье, поставили сразу бригадиром, завел он огород,
кабанчика, кур, — наладился к гражданской жизни…
Через год, на День Победы, 9 Мая, пришли к
нему пионеры. Приглашают на праздник в школу, как фронтовика, орденоносца,
заслуженного человека.
У старшины, конечно, поднимается праздничное
все-таки настроение. Жена достает из сундука его парадную форму, утюжит,
подшивает свежий подворотничок, он надевает ордена и медали, выпивает стакан,
разглаживает усы, и его с помпой ведут в школу.
Там председатель совета пионерской дружины
отдает ему торжественный рапорт. На шею ему повязывают пионерский галстук —
принимают в почетные пионеры. И он рассказывает ребятишкам, как воевал, как был
ранен, и как трудно и героически было на войне, и как его боевые друзья клали
свои молодые жизни за счастье вот этих самых детей.
Ему долго хлопают, и потом ведут по школе на
экскурсию. Показывают классы, учительскую, живой уголок с вороной и ежиком. А в
заключение ведут в комнату школьного музея боевой славы, чтобы он расписался в
Книге почетных посетителей.
И растроганный этим приемом и доверчивыми
влюбленными взглядами и щебетом ребятишек, старшина входит в этот школьный их
музей боевой славы, и там, среди витрин с ржавыми винтовочными стволами и
стендов с фотографиями из газет, меж пионерских горнов и барабанов, он видит
знамя их полка.
Оно стоит на специальной подставке,
выкрашенной красной краской, развернуто и прикреплено гвоздиками к стене, чтобы
хорошо было видно.
