И над ним большими, узорно вырезанными из
цветной бумаги буквами, по плавной дуге, идет вразумительная поясняющая
надпись:
ЗНАМЯ 327-ГО ГВАРДЕЙСКОГО
СЛАВГОРОДСКОГО ОРДЕНА БОГДАНА
ХМЕЛЬНИЦКОГО МОТОСТРЕЛКОВОГО ПОЛКА
подарено
пионерской дружине № 27 имени Павлика Морозова
командованием части
…Это его пионеры сперли. Для музея. Сказали
учителям, что подарили. Учителя очень радовались.
…История умалчивает, что сказал старшина
пионерам, когда пришел в себя, и что он с ними сделал. Также неизвестно, как он
добрался до дома. Но по дороге он из конца в конец улицы погонял деревенских
мужиков, намотав ремень с бляхой на кулак и сотрясая округу жутчайшим
старшинским матом. Силен гулять, с восторженным уважением решили мужики.
Через час кабанчик был продан, а жена, в ужасе
глотая слезы, побежала за самогоном. Курей старшина извел на закуску. И сказал
жене, что ноги его в этой деревне не будет. Он вообще ненавидит деревню,
ненавидит сельское хозяйство, а уж эту-то просто искоренит дотла. И завтра
утром едет искать работу в Ленинград. Иначе он за себя не отвечает. Пионерскую
дружину он передушит, школу сожжет, а учителей повесит на деревьях вдоль
школьной аллеи.
Вот так в Ленинградском Нахимовском училище
появился двухметровый, усатый и бравый старшина, который еще двадцать лет на
парадах в Москве ходил со знаменем училища перед строем нахимовцев, с широкой
алой лентой через плечо, меж двух ассистентов с обнаженными шашками, и по
телевизору его знала в лицо вся страна.
Маузер Папанина
На Кузнечной площади, угол Кузнечного и
Марата, стояла церковь. Она и сейчас там стоит, выделяясь желтым и белым среди
закопченных бурых домов. Уже много лет в ней находится Музей Арктики и
Антарктики, о чем извещает малочисленных посетителей лепная надпись на
фронтоне. В зале под сводом висит самолет-разведчик Р-5 знаменитого некогда
полярного летчика Бориса Чухновского, в стеклянных стеллажах — модели шхуны
капитана Седова «Св. Фока» и прославленного ледокола «Красин», и прочие
экспонаты: документы, фотографии и чучела всякой полярной живности. А в
северном приделе можно увидеть черную многослойную палатку с белой надписью по
низенькой крыше: «СССР.»; а по другому скату: «Северный полюс-1».
Это подлинная палатка, в которой шесть месяцев
дрейфовала на плавучей льдине первая советская экспедиция к полюсу. В три
маленькие иллюминатора видна неярко освещенная внутренность палатки: нары,
закинутые меховыми шкурами, радиостанция, столик, примус, полка с книгами. Вот
здесь и жила и работала легендарная четверка папанинцев.
А рядом с палаткой, в витрине, выставлены их
личные вещи — ручка, унты, блокнот, — среди которых почетное место занимает
маузер самого Папанина, висящий на тонком ремешке рядом со своей деревянной
кобурой, украшенной серебряной дарственной пластинкой.
С этой вот палаткой и с этим маузером связана
одна характерная для эпохи история.
Дело в том, что Иван Папанин был ведь не
просто начальником научной экспедиции. Сам-то он был мужик простой и
незамысловатый, комиссарского сословия, и занимал ответственнейший пост
начальника Главсевморпути. И на льдине, затерянной в полярной ночи за тысячи
миль от СССР, он осуществлял идейно-политическое руководство всеми сторонами
жизни и деятельности остальных трех интеллигентов, лично отвечая, как испытанный
и облеченный доверием партии коммунист, за все, что происходило на Северном
полюсе.
Теперь давайте учтем, какой на дворе стоял
год, когда они там прославляли советский строй на Северном полюсе. А год стоял
как раз 1937. И здесь требовалась особая бдительность и политическая зрелость.
Коварный враг внедрялся в любые ряды вплоть до ветеранов революции и
командования Красной Армии, так что за моржей с белыми медведями ручаться и
подавно нельзя было, не говоря уж об ученых-полярниках. Тем более что самолеты,
доставив экспедицию, улетели, и никакой связи с Большой Землей с ее
руководящими и карающими органами не было, кроме радио.
А радистом СП-1 был знаменитейший тогда Эрнст
Кренкель, в неписаной табели о рангах — коротковолновик мира № 1. Подменять его
было некому, исправность и ремонт рации лежали на нем же, — можно себе
представить ответственность и постоянное нервное напряжение. Скиснет рация — и
хана полярному подвигу.
К чести его, радиосвязь была безукоризненной,
невзирая на разнообразнейшие сверхпоганые метеоусловия. Достоинства Кренкеля
как радиста и полярника были выше всяческих похвал.
Но имелись у него, к сожалению, и два
недостатка. Во-первых, он был немец, а во-вторых, беспартийный. В сорок первом
году, конечно, эти два недостатка могли бы с лихвой перевесить любой букет
достоинств, но, повторяем, это был всего лишь тридцать седьмой год, а радист он
был уж больно хороший, и человек добродушный и выдержанный. Хотя и в 37 году
вполне можно было пострадать, причем, как мы сейчас увидим, иногда совершенно
неожиданным образом.
Кренкель четырежды в сутки выходил на связь,
передавал данные метеорологических и гидрологических наблюдений и принимал
приказы Москвы. А вот приказы были различного рода. Как диктовала политическая
ситуация.
В стране шли процессы. Разоблачались
империалистические шпионы. Проводились показательные суды. И вся страна
негодовала в едином порыве, и так далее.
А советская дрейфующая полярная станция
«Северный полюс-1» была частью социалистического общества. И, несмотря на
географическую удаленность, оставаться в стороне от политических бурь никак,
разумеется, не могла. Даже на льдине советские люди должны были возглавляться
партийной организацией. Минимальное количество членов для создания партячейки —
три человека. И такая ячейка на льдине была! Это имело особое политическое
значение. И секретарем партячейки был, конечно, сам Папанин.
В эту низовую парторганизацию с
неукоснительным порядком поступала закрытая политическая информация — только до
сведения коммунистов. Беспартийный Кренкель принимал эти сообщения, ставил гриф
«секретно» и вручал парторгу Папанину.
А закрытую информацию надлежало обсуждать на
закрытых партсобраниях. Папанин объявлял закрытое партсобрание — присутствовать
могли только члены партии. Остальным надо было освободить помещение.
Остальные — это был Кренкель.
Помещение же на Северном полюсе имелось только
одно, площадью в шесть квадратных метров, в чем и может удостовериться каждый,
прочитав в музее табличку на палатке. Недоверчивый может измерить палатку
сантиметром.
