Боцман: на самолет! за свой счет! поганой
метлой!
Ему — доллар: да успокойся ты, дай лучше
шкертик.
Доктор: ну, я пошел. Постойте, говорят,
Анатолий Иванович, вы считать умеете, ведь с высшим образованием? нас ведь
прибавилось; что уж теперь.
Короче, плюнули, махнули: взяли боцмана в
долю. Боцман был мужик крепкий, но присел на стул и попросил водички: что-то
худо ему стало. Сильно огорчился увиденному.
Ему такое ЧП на судне меньше всего нужно. И от
денег отказываться жалко. И он, согласно въевшейся привычке и Уставу
корабельной службы, начинает руководить этими раздолбаями: как быстро и
по-деловому произвести необходимые работы. Одного гонит в машину взять
какую-нибудь железяку — к ногам привязать. Другому дает ключ от кладовой и нож,
с инструкцией: снасть зря не портить и лишнего от бухты линя не отрезать.
Третьего — к уборщику за ветошью для упаковки груза. Потом: в иллюминатор его
тот надо будет спускать, который по борту к воде, притом пониже. Замотать
поплотней… да не так, дубина! Давай-давай, а то как гадить — так пожалуйста, а
как порядок наводить — так руки дрожат?! Кто с ноля ночью вахту стоит? Смотри у
меня, акульи дети, чтоб все было сделано как надо!
Такая у боцмана должность, что он плохо
переносит самодеятельность подчиненных.
В результате всей этой организационной
деятельности, когда запеленутого беднягу-ченчилу с болванкой на ногах влекли в
последний путь по коридорам и трапам и выпихивали осмотрительно из машины в
иллюминатор — успешное окончание работ приветствовала уже чуть не половина
команды. Пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись досыпать до завтрака.
Тем и закончилась эпопея: бултых в темноту. С
концами. Господи, да кто его там хватится, в этой Африке.
Деньги в результате поделили человек на
восемь, чтоб никого, не дай Бог, не обидеть. Да и оказалось-то тех денег на
каждого — ерунда какая-то. Сошли назавтра на берег — пивка попить: любое дело
обмывки требует; вроде как бы и поминки, и душе приятнее, что не зажали гроши
из жадности и корысти, а — за хозяина пропустили. Пивка, банка — доллар, потом
рому для кайфа, а, да все равно на что тех денег хватит. Пропили, и даже не
забалдели толком.
И вернулись с таким ощущением, что — ну все,
завершили: нет человека, нет денег — нет проблемы. Чего за рейс не случается.
Тем более что перевели их к другому пирсу, и
начали наконец разгружать, а там выяснилось, что здесь они грузятся кофе и идут
домой. И настроение сделалось вдвойне предпраздничное: мало того, что — домой,
так ведь еще каждый мореман знает, как загнать мимо таможни налево мешок кофе,
это тебе и бабки, и домой кофе на год привезешь; хороший рейс.
7. Не все то лебедь, что торчит из воды
Через недельку вылезает из порта в грузу
здоровеннейший американец под либерийским флагом — тысяч на восемьдесят. Под
килем у него остается буквально фута полтора, и гигантский винт там под кормой
вращается, на малых оборотах всю дрянь и мусор с портового дна перебалтывает,
как помойка в кильватере. Праздник чайкам. И все население африканского порта
глазеет с судов и с берега: на движущийся корабль всегда глазеют. Ждут: а вдруг
сядет брюхом — развлечение будет…
И полиция портовая тоже глазеет, пуза
глянцевые почесывает. Черные любят развлечения никак не меньше белых. Глазеет
она, значит: а что это там, кстати, за хреновина такая плавает? среди прочего
мусора? Смотрит чернокожий сержант-полисмен в бинокль, и вроде эта хреновина
что-то напоминает… Сплевывает он небрежно в воду окурок: лень, конечно… — а с
другой стороны — скука, делать нечего.
Поколебавшись, дает он команду, и, оживясь от
разнообразия в их скучной жизни, шлепаются полицейские в катер. И теперь уже
весь порт начинает глазеть на них тоже. Катер ревет мотором, косо встает над
водой и по красивой белопенной дуге — только помои в стороны разлетаются —
летит к цели. Полицейские сидят небрежно, неподвижно: гордятся своей ролью и
властью — исполнение важных служебных обязанностей. Эффектно сбрасывают
скорость прямо у этой плавающей штуки: смотрят. Подцепляют бугром. И
вытаскивают утопленника.
Утопленника укладывают на баке и мчат сей плод
своей бдительной и бурной работы к берегу. Там его разматывают от тряпья,
рассматривают обрывки веревки, и с головы снимают наволочку. И на наволочке
этой стоит вот такой штамп:
— ТЕПЛОХОД «ВЕРА АРТЮХОВА» -
БАЛТИЙСКОЕ МОРСКОЕ ПАРОХОДСТВО.
8. Это прачечная? — Фуячечная!
А капитан «Веры Артюховой» валяется себе
спокойно в каюте, ни о чем худом не помышляя, одним полушарием головного мозга
воображая наслаждения с разными бабами в разных видах, а другим тоже радуясь,
как он удачно разжился полгода назад в Канаде запчастями со свалки для своего
«форда» и как на нем будет теперь дома ездить по твердой земле, четыре месяца
подряд. И тут ему по телефону от трапа докладывают, что пожаловала на борт
делегация местной полиции во главе с начальником и желает капитана видеть и
иметь с ним беседу.
— Какого лешего им надо?
— Да наверно выпить на халяву хотят, чего ж
еще, — вразумительно предполагает вахтенный.
— Я занят. Через десять минут ожидаю в
капитанском салоне — проводишь.
Капитан с неудовольствием временно прерывает
свои мечтания, облачается официально, к белой рубашке прицепляет черный галстук
и перемещается в салон:
— Войдите!
Вваливается делегация туземной полиции —
пожимает руки демократично; рассаживаются. Капитан предлагает наливать,
закуривать: готовно наливают, отпивают, закуривают:
— Итак, вы капитан этого судна, сэр?
— Это предположение делает честь вашему уму.
— Ваше судно носит имя «Вера Артюхова»?
— Во всяком случае, сегодня с утра радиограммы
о переименовании еще не поступало.
— И приписано к Балтийскому морскому
пароходству?
— Вы пришли известить меня, что прописка
просрочена?
— Будьте любезны посмотреть, — и начальник
полиции подает знак сержанту. Сержант со скромностью фокусника показывает
пакет, из пакета достает наволочку и эффектным жестом разворачивает ее перед
капитаном. — Это наволочка с вашего судна?..
Капитан постигает смысл надписи на клейме,
неопределенно пожимает плечами и с лаконичностью старого морского волка,
которому ниже достоинства и чина совать нос в грязные тряпки, роняет:
— Возможно.
