Наш студент подрабатывал в анатомическом
театре. Анатомический театр отличается от просто театра тем, что умершие от
скуки во втором развлекают посетителей в первом. В чане с формалином, где
плавали годами препараты, наш студент облюбовал подходящую бесхозную голову и в
удобный момент ее выудил.
Он аккуратно упаковал голову в полиэтиленовый
пакет, обернул газетами и уложил в мешочек. И втихаря вынес.
Через город в час пик путешествие с головой
доставило своеобразные ощущения. В трамвае просили: да поднимите вы свою сетку,
на улице интересовались: молодой человек, не скажете, где вы купили капусту; и
тому подобное.
Он снимал комнату в коммуналке, в общаге места
не досталось. И, дождавшись вечером попозже, когда соседи перестали в кухне
шастать, он приступил к процессу. Налил в кастрюлю воды, сыпанул щедро соли,
чтоб ткани лучше отслаивались, погрузил полуфабрикат и поставил на плиту, на
свою горелку. Довел до кипения, сдвинул крышку (можно списывать рецепт в книгу
о вкусной и здоровой пище), полюбовался, и удалился к себе.
Лег на диван и стал читать анатомию,
готовиться к зачету. С большим удовольствием повторяет по атласу кости черепа.
Тем временем выползает по ночным делам соседка
со слабым мочевым пузырем. Соседка — она любопытна по своей коммунальной
сущности. Особенно неугомонна она до студента. А кого он к себе водит? А с кем
он спит? А сколько у него денег? А что он покупает? А чего это он вдруг варит,
на ночь глядя, да в такой большой кастрюле? он отродясь, голодранец, кроме
чайника ничего не кипятил, по столовкам шамает.
Оглядывается она, приподнимает крышку и сует
нос в кастрюлю. И тихо валится меж плитой и столом. Обморок. Нюхнула супчику.
Неожиданное меню.
Там и сосед вылезает, попить хочет, перебрал
днем. Видит он лежащую соседку, видит кипящую кастрюлю, парок странноватый
разносится. Что такое? Окликает соседку, смотрит в кастрюлю… А на него оттуда
смотрит человечья голова.
Дергается он с диким воплем, смахивает
кастрюлю, шпарится кипятком да по ленинским местам, орет непереносимо, а
кастрюля гремит по полу, и голова недоваренная катится.
На этот истошный крик хлопают все двери —
выскакивают соседи. И что они видят:
Сосед выпученный скачет, как недорезанный
петух, и вопит, как Страшный Суд. Соседка лежит промеж плитой и столом кверху
задом, так, что на обозрении только ноги и немалый зад, а верха тела за ним не
видно, заслонено. А на полу в луже валяется обезображенная, страшная голова.
И все в ужасе понимают так, что это соседкина
голова.
И тут в пространстве гудит удар погребального
колокола, и потусторонний голос возвещает:
— Это моя голова!..
Туг уже у другой соседки случилось
непроизвольное мочеиспускание. Прочие посинели и воздух хватают.
А это студент, сладко усыпленный анатомией,
вздрыгнулся от кухонного шума, в панике чуя сердцем неладное тоже вылетел, в
темноте коридора тяпнулся впопыхах башкой с маху об медный таз для варки
варенья, который висел на стене до будущего лета, и в резонанс проорал
упомянутую фразу не своим от боли голосом, искры гасил, которые из глаз
посыпались.
Хватает студент голову, дуя на пальцы кидает
ее в кастрюлю, возвращает на плиту, материт в сердцах честную глупую компанию.
Соседу спускает штаны и заливает ожоги растительным маслом и одеколоном, остатками
одеколона соседке трет виски и шлепает по щекам, она открывает глаза и
отпрыгивает от него, людоеда, в страхе за людей прячется.
Студент молит и объясняет. Соседи жаждут кары.
Звонят в скорую — через одного плохо с сердцем. Ошпаренному особенно плохо на
полметра ниже сердца. Обморочная заикается. Заикается, но в милицию звонит: а
ну пусть разберутся, чья головушка-то!
…Обычно реакции медицины и милиции совпадают,
но здесь разошлись решительно. Эскулапы валялись от восторга и взахлеб
вспоминали студенческие развлечения; милиция же рассвирепела и приступила к
допросу с пристрастием и даже применением физического воздействия: дал старшина
анатому в ухо, чтоб вел себя потише и выглядел повиноватее.
С гигантским трудом удержался он в институте,
оправдываясь безмерной любовью к медицине и почтением ко всем ее древним
традициям. Голова вернулась в анатомичку, студента же с работы в анатомичке
выгнали, разумеется, с треском; и со стипендии сняли на весь следующий семестр.
К слову уж сказать, зачет по анатомии он с
первого захода завалил. Балда.
Артист
Был в Ленинграде вполне известный актер
Зиновий Каморный; как бы почти звезда полупервого ряда на вторых ролях. Такой
стройный, красивый, дерзко-обаятельный — часто снимался в ролях всяких
белогвардейских поручиков или преступников с привлекательной порочностью.
Девицы там висели гроздьями и дрыгали ногами.
Это дело он понимал. Такой советский плэйбой, душка-киноартист.
И хороший, кстати, актер! Мог бы карьеру
возвести. Но керосинил по-черному, штопором в брызги: от запоев лечился.
Жена с ним не выдержала, ушла. Он ее метелил
дико. Как нажрется, так и коммуниздит. Или по знакомым скрывалась, или в травме
лечилась; куда же… Его адресок на скорой и в милиции уже знали.
И вот он набанкетился в угар и дым с ошалелой
поклонницей, с утра сгонял ее за литром на опохмел и стал метелить. Но она
сопротивлялась, так он решил ее резать.
Соседи на дикие вопли застучали в дверь,
задергали, загрозили: привычный случай; опять… А девица вьет адские рулады —
спасайте! насмерть убивают!
Пока прождешь вызванной милиции, э. А внизу
шлепал себе с дежурства милиционерик. Ему замахали, призвали. Прибегает наверх.
Из-за двери — радиопьеса ужасов на полную
громкость! Он грохочет кулаком, сапогом: милиция! А ни фига. Помогите!!!
Вышибли с соседями дверь. Дух ханыжный, в
пустых стенах бутылки катаются. И посреди композиции артист Каморный, опухший
вампир с парикмахерской бритвой: Иван Грозный убивает свою дочь. А-а, рычит
безумно, бабу в обхват — и лезвие к горлу! Еще шаг! и катайте голову. Кровь
показывается на шее.
Ай, ой. Ситуация требует мгновенных действий.
И милиционер действует: дергает пистолет и первым же выстрелом в упор очень
удачно засаживает бабе в бедро. Их на службе мало тренируют на снайперскую
стрельбу при скоротечных контактах. Опыта нет: у него все трясется от зубов до
колен.
