И покормили кашкой.
А крыса-то — она ведь гений приспособляемости.
Она жрет все, и за долгую свою крысиную жизнь в городе столько ДДТ и прочей
дряни в себе нааккумулировала, не то что дети — тут бы и кошки подохли. Кошки,
кстати, и дохнут иногда сдуру, отведав городских крыс либо голубей. Потому
умная кошка крысу задавит, а есть не станет. Да. А эти отравы в кашке отнюдь не
разлагаются. Напротив, выварилась химия из крысиного организма и напитала всю
кастрюлю до той самой концентрации…
Ну что. Заведующую на кладбище, поварихе
восемь лет. А из детей шестерых так и не откачали.
Снайпер
Это неправда, если говорят, что у
вахтеров-охранников оружие допотопное и стрелять они из него не умеют и боятся.
Вот у Ворот порта работал себе всю жизнь один охранник, по хворости здоровья приспособился
сутки через трое греться у батареи, проверял пропуска и пил чай под
репродуктором. Безвредное, в сущности, создание, хотя и склочное.
И вот проходит днем один из начальства.
Охранник его что-то спрашивает. Тот идет молча. Охранник его хватает за рукав.
Тот вырывается и посылает его. Охранник цепляется и орет. Начальник рявкает и
сулит кары, уходя. Охранник гонится, но он хроменький, и тот удаляется.
Охранник вопит:
— Стой!!! — Хватается за старинную потертую
кобуру на ремне, вытягивает облезлый военной эпохи ТТ (прекрасная, кстати, была
машина), дергает затвор: — Стой!!!
Начальник оглядывается, резко ускоряет шаг — и
получает пулю точно промеж лопаток.
Время обеденное, народ по территории туда-сюда
ходит. То есть уже не ходит, а остановился на выстрел и смотрит. И ближайший
мореман охраннику:
— Ты чего?..
Баба заполошная:
— Уби-или!
Мореман — на охранника. У охранника глаза
белые, слюна кипит — шарах мореману под узел галстука!
— А-а!! Суки, гады, падлы! Все сволочи!!
Народ врассыпную за углы и в подъезды.
Охранник садит навскидку — гильзы отщелкивают: один споткнулся, второй
сковырнулся — и все чисто. Вымерло поле боя.
На выстрелы бежит милиционер из здания:
— Стой! Бросай оружие! — А тот хрипит: «Всех
перестреляю!»
Шарах милиционеру над пряжкой ремня! — лежит
милиционер.
Народ в окна глазеет — шарах через стекло!
присели у подоконников. Телефоны накручивают: стрельба, налет, диверсанты,
трупы! Мчатся газики с милицией, гремят в мегафоны — охранник озирается,
выбегает на тротуар, хватает какую-то проходившую девку и, прикрываясь ею, как
в гангстерском кино, начинает отстреливаться. Выглядит все как чистый Голливуд!
Милиция, укрываясь за машинами, внушает: «Вы окружены! Сопротивление
бесполезно! Сдавайтесь!» А он палит по всем силуэтам в пределах видимости. У ТТ
прицельная дальность сравнительно неплохая.
Вот вам простой советский охранник. У него
было четырнадцать патронов. Две обоймы. Он тринадцать раз выстрелил и
тринадцать раз попал. Трое убитых на месте и десять раненых, из них еще двое
умерли в больнице. И последнюю пулю пустил себе в висок.
По скорой семь машин кинули, летели потом под
сиреной, как санитарная автоколонна, население балдело: не то учения, не то
стихийное бедствие.
Так что потом оказалось. Ему квартиру должны
были дать. Лет пятнадцать ждал, как водится. Очередь подошла — и опять дали
другому. Потом — еще одному блатному. Квартирный вопрос вообще сильно
нервирует, он озверел. Дома пилят, жена больная, дети взрослые, строят планы и
мечтают о новой просторной жизни. Он закатил на месткоме скандал, ему пригрозили
за давнюю попойку вообще снять с очереди, может увольняться и жаловаться — а
тот из начальства как раз был председателем жилкомиссии. Они в проходной слово
за слово и схлестнулись: «Не дашь квартиру? — Да пошел ты!.. — Ну я тебе
покажу!» И показал.
А ту девицу, его заложницу, привезли в милицию
и два часа снимали показания: где шла, что видела, что слышала, как была
схвачена, да не знала ли его раньше, и прочее. Дали подписать и отпустили с
Богом.
Отошла она сто метров и села на асфальт,
потеряла сознание. Приехали — все по нулям, поздно. Заинтубировали, стукнули,
качали — какое там, не откачали. Инфаркт, умерла на месте. Двадцать два года.
Не потянула сердечно-сосудистая система такого стресса.
Суицид
У влюбленных условия всегда были трудные — не
было жилплощади, не было денег, не было красивых вещей и романтических
путешествий; презервативы, правда, были, но не было книг по культуре секса,
разъясняющих, как их правильно использовать. Но все как-то устраивалось.
Некоторые, однако, всех трудностей и
препятствий вынести не могли и иногда кончали с собой. У самоубийц условия тоже
были трудные — не было револьверов и патронов, не было ядов, часто веревок не
было, не говоря о спокойной обстановке. Но тоже все как-то устраивались.
И вот двое несчастных влюбленных никак не
могли устроиться. Такие невзрачненькие, славные, с большой возвышенной любовью.
С ней родители воспитательную работу проводили: что сопляк, голодранец,
неумеха, сиди дома под замком, чтоб в подол не нагуляла. Его норовили просто
пороть: нашел хворую замарашку, жизнь себе калечить, пусть дурь-то повылетит.
Деться некуда, не на что, никаких просветов и перспектив: нормальный трагизм
юных душ. Ленинград, как известно, не Таити, бананом под пальмой не проживешь.
Целуются они в подъездах, читают книги о любви
и ходят в кино, держась за руки. И тут им в эти неокрепшие руки попадает
биография, чтоб ей сгореть, дочери Маркса Женни, как они с мужем-марксистом
Полем Лафаргом вместе покончили с собой.
Вот упав на взрыхленную ниву марксистского
воспитания, это зерно и дало, видимо, свой зловредный росток. Ничего себе
перышко свалилось на хилую спинку верблюда. Они ведь с детского сада усвоили,
что марксизм есть не догма, а руководство к действию. Это тебе не Ромео и Джульетта.
Монахов советская власть повывела, аптекарей тоже крепко прижала, и ждать
милостей от природы им не приходится: куда за сочувствием обратишься?..
А у нее была знакомая санитарка. И она
обратилась к ней, но тайну не раскрыла. Просто попросила достать сильных
снотворных таблеток — от бессонницы… И подробно выспросила: а сколько надо,
чтоб покрепче спать? а сколько предельно можно? а если больше? а сколько уже ни
в коем случае нельзя, что, и вообще не проснуться можно, умереть?
