— Мама, — сказал он, — я хочу отдохнуть. Если
позвонят — проводи ко мне.
На суде, уже после его последнего слова,
расстрел шел однозначно, судья не выдержала:
— Ну скажите, за что вы все-таки его убили?
— За шляпу, — ответил Фима.
Марина
1. Девочка легкого поведения
Родом Марина была из Соснового Бора, а это не
так чтобы совсем Ленинград, а вроде бы и сливающийся с ним городок сам по себе.
И, как все небольшие городки-районы, скучноватый и известный его жителям
насквозь, каждый как на стекле: кто пьет, кто гуляет, кто сколько зарабатывает.
Тускло и занудно в таком месте красивой
девочке, которая почуяла себе цену и возмечтала такую цену от окружающей жизни
получить. Либо правильный двухсотрублевый муж с семейной круговертью, либо
разведенный коньяк и дрянная группа в местном кабаке-стекляшке. Жизнь…
Марина была девочка не так чтобы очень
красивая, но при всех делах, без изъянов и с известным шармом. В общем, на
крепкую четверку: ножки стройные, личико овальное — милая блондиночка, и даже с
мыслью в глазах.
Мысль эта была о том, что жизнь дерьмо, и надо
как-то устраиваться, чтобы получить от нее удовольствие и чтоб не было
мучительно больно за бесцельно прожитые годы.
В пятом классе ее начали на переменах хватать
за красиво развитые вторичные женские половые признаки, норовили и за
первичные, к седьмому классу она прониклась своим женским предназначением,
потому что больше-то проникаться ей было нечем, не считая комсомольской
идеологии.
С восьмого класса Марина стала гулять. Или
трахаться, — какой оборот вам больше нравится. Ей нравилось и то, и другое: в
макияже, в попсовом прикиде, канать по центру с видным, хорошо одетым мальчиком
старше нее, и чтоб он мог любому дать по морде и имел бабки красиво поужинать в
кабаке.
А еще в идеале чтобы — цветы, шампанское и
машина. Это кайф; чего еще-то.
И хорошо покувыркаться в койке для нее было
состоянием желанно естественным; и то сказать, развитая женщина в пятнадцать
лет — чего ж тут неестественного. Ей нравилось свое красивое тело, и красивое
мужское тело, и наслаждение, и тот прекрасный и волнующий смысл, который оно
придавало — еще в перспективе — самым невинным словам и поступкам.
Мать пару раз, вопя на весь двор: «Я тебя
отучу блядовать!!», таскала ее за волосы и лупила по щекам, согласно канонам
здорового народного воспитания, пока не смирилась с судьбой, вспомнив,
вероятно, что смирение есть первейшая христианская добродетель, особенно когда
все равно ничего не получается изменить. Ей некогда было убиваться поведением
дочери, ей работать надо было и дом держать. А отец как пил, так и продолжал,
и, жутко матеря шлюху-дочь, про себя, естественно, мечтал отодрать ее подруг.
— Ты думаешь, сука, как дальше жить будешь?!
— Думаю.
— И что же ты думаешь?!
— Или на панель, или замуж. Прокормлюсь. За
сто рублей работать не буду, не волнуйтесь.
— Что ж это ты за сто-то не будешь?
— Да на одну косметику и белье больше уходит.
— Ах, вот как! А что ж ты умеешь делать-то,
что сто рублей тебе уж и мало?!
Марина ответила, что она умеет делать. И это
она действительно умела, все парни знали и друг другу рассказывали.
И ее даже никак нельзя было считать порочной.
Естественная, как дитя природы, цветок на городском асфальте. Даже милая.
2. Влипла
Разумеется, она довольно быстро залетела, то
бишь забеременела, и неделю в ужасе прорыдала по ночам. От мальчиков она не
дождалась сочувствия: «А я что у тебя, один был?..», а от родителей уж не могла
рассчитывать дождаться понимания: «Ну что, нагуляла пузо, шлюха?!»
Разумеется, в женской консультации она
встретила внимания и такта не больше, чем встретит окурок в пылесосе, если ему
понадобится справка о простуде. «Уже третья школьница сегодня…» — сказала у
умывальника за занавеской врачиха медсестре. «Дорвались до сладкого. Ничего,
теперь узнает, что это такое», — ответила сестра.
Марина узнала. В абортарии, будничном, как
очередь за водкой, на нее цыкнули, наорали, без всякого наркоза выпотрошили,
как курицу: «Следующая!» — равнодушно, как к животному, и брезгливо, как к
падали.
Плывя от смертной тоскливой боли, она доползла
до туалета, непереносимо хотелось курить, затянулась под форточкой, вспомнила с
резанувшей жалостью к себе, как варилась заживо в горячей ванне с горчицей,
пережигая нутро водкой, надеясь избавиться так, без кошмарной операции, и с
дикой ненавистью, расчетливой злобой подумала о них, которым кататься, не
саночки возить.
Но и саночки, как известно, бывают разные.
Потому что вскоре она подцепила триппер, уж
это как водится, уж без этого тоже не бывает, и снова сполна прошла весь круг
мучений и унижений. И «приведите сначала всех партнеров», и «сообщим в школу по
месту учебы», и «вы несовершеннолетняя, придите с родителями».
И после этого с циничным мазохизмом ощутила у
себя на лбу соответствующее клеймо.
И тут-то ее и прихватил Карла, решив, что она
уже вполне созрела для работы.
3. В борделе
Карла содержал нормальный публичный дом.
То есть дома как такового не было, а было
полтора десятка девок, которых подкладывали в местной гостинице под
командировочных и летчиков, приезжающих из ближнего гарнизона на выходные
попить с удобствами водки.
Марина трепыхнулась, но ей врезали по почкам,
показали бритву, изнасиловали втроем, и объяснили, что выбор ее — или быть
изуродованной и носу из дому не показывать, или гулять сейчас спокойно в
тридцать восьмой номер и спать с приятным нестарым парнем.
— А деньги?
— Тебе за удовольствие еще и деньги?
— А деньги получаем мы, лапочка. Будешь хорошо
себя вести — будешь всегда иметь на тряпки и такси.
И полтора года, проклиная судьбу и все
спокойнее привыкая к ней — «нормально», — Марина ишачила на Карлу, за червонец
с ночи да иногда премии от щедрот. Из дому она давно ушла, снимала квартиру
вдвоем с подругой по работе.
