— Ну да, мы собирались в отпуск. — Голос кузена звучал не слишком убедительно даже для не понимавшего слов Таррелла.
— Такой багаж в самый раз для отпуска. Надолго собрались?
Заметив, что Виктор так и застыл с ключом в одной руке и с сумкой в другой, Каньеро встал со стула и прошелся вдоль расставленного в ряд багажа.
— Ну-ка, посмотрим. Два больших чемодана, чехлы для одежды — наверное, для новых костюмов, которые тогда висели на двери? Еще большой чемодан. Три сумки-тележки… Слушай, ты не разоришься на доплате за багаж? И на чаевых носильщикам? Дорогое удовольствие, дружище. Но ты можешь себе позволить, верно?
Виктор молчал, уставившись в пространство между Тарреллом и Каньеро.
— Да, думаю, тебе это раз плюнуть. Чаевые, доплата… пожалуй, ты запросто мог бы заказать лимузин к подъезду у прежнего босса твоего брата. Эта не похудеет. — Детектив толкнул носком ботинка маленькую спортивную сумку.
Виктор поморщил лоб и медленно опустил взгляд. Молния на сумке разошлась, и в ней виднелись пачки наличных.
— Я же говорил, закрой, — обратился Виктор к племяннику.
Каньеро чуть было не спросил, имел он в виду сумку или рот, но решил не обострять ситуацию. Разговор предстоял долгий.
Вернувшись в участок, Хит приняла звонок от Таррелла. Тот рассказал о сумке с деньгами и предупредил, что везет Пабло с Виктором на допрос. Никки признала, что, раз уж сумка была открыта и деньги на виду, можно было обойтись без ордера на обыск, но все же следовало известить прокуратуру на случай возможных жалоб.
— Сколько там налички?
— Девяносто одна штука, — сказал Таррелл и, помолчав, добавил: — Двадцатками.
— Любопытное число.
— Ага, и мы проверили: кузен в порядке. Ни торговли наркотиками, ни азартных игр, ни криминальных связей. Чую, этот чемодан недавно полегчал на девять тысяч. Думаю, денежки ушли на билеты, багаж и гардероб.
— Сто штук могли бы его далеко увести, а, Тэрри?
— Не знаю, не пробовал, — рассмеялся детектив.
Закончив разговор, Хит обнаружила, что детектив Гинсбург отирается у ее стола.
— У нас будет клиент.
— Кто?
Никки не слишком надеялась, что задержанным окажется техасец, и оказалась права.
— Моррис Гранвиль. Ну, безумный фанат Тоби Миллса. Его перехватили в Чайна-тауне — пытался уехать автобусом в Бостон. Через полчаса доставят, ручаюсь. — Гинсбург протянула ей дело Гранвиля.
— Везут сюда? — удивилась Хит. — А почему не в Девятнадцатый или не в участок Центрального парка? Центральный им и занимался, мы просто содействовали.
— Да, только офицер, проводивший задержание, доложил, что парень назвал конкретно тебя. Якобы видел вчера твое имя в «Шуме-гаме» и хочет что-то сказать именно тебе.
— Что сказать?
Гинсбург покачала головой.
— Может, это отчаянная попытка поторговаться. Или… — она хихикнула, — ты стала такой знаменитостью, что теперь он прицепится к тебе.
— Смешно до слез, — оценила Никки.
Гинсбург было не пронять.
— Спасибо, — поблагодарила она и удалилась.
Никки задумалась, не позвонить ли менеджеру Миллса.
Риптон помог следствию, предоставив фото и сведения о Гранвиле, но, услышав, что задержанный желает видеть ее лично, Хит решила, что как-нибудь обойдется без вмешательства Брандмауэра. По правде сказать, менеджер, бросавшийся на нее при каждой встрече как цепной пес, порядком утомил Хит. Пусть подождет часок — это станет ее маленькой местью. Конечно, она будет чувствовать себя виноватой, но как-нибудь переживет.
Пока Хит готовилась к допросу, просматривая досье Морриса Гранвиля, зазвонил телефон — Петар.
— Я услышал, что ты была сегодня с Солей, и хотел спросить, как самочувствие.
— Держусь, — ответила Никки. Перед глазами заново прокрутилась сцена, в которой певица ныряла под поезд — в замедленном темпе, как всегда бывает с тяжелыми воспоминаниями. Никки попыталась вернуться к реальности прежде, чем на белом купальнике проступила кровь, но не успела. Она не сразу осознала, что Петар что-то сказал.
— Прости, не расслышала.
— Я говорю: может, встретимся в мой обеденный перерыв?
— Знаешь, Петар, сегодня не самый подходящий день.
— Наверное, зря я позвонил.
— Нет, ты очень внимателен, спасибо. Просто я занята. Сам понимаешь.
— О'кей. Знаю, тебя не стоит торопить.
— Умный мальчик.
— А, будь я умный, я бы понял это много лет назад. В общем, мне очень жаль, что тебе пришлось через такое пройти, Никки. Уверен, ты сделала все, что могла.
— Сделала. Но она уже решилась. Что-то было у нее на душе, с чем она не могла жить, вот и нашла способ покончить с болью.
— Она сказала, что?
— Увы, нет. — Хит взяла за правило никогда не обсуждать подробности расследования с посторонними. — Знаю только, что я ничего не могла сделать. — Когда она сказала это вслух, на душе немного полегчало, хотя, конечно, поверь она в собственные слова, сцена самоубийства не стояла бы перед глазами, а в голове не крутился бы вопрос: можно ли было что-то изменить?
— Никки, — сказал Петар, — я понимаю, сейчас не время, но я хотел бы… снова тебя увидеть.
После тяжелого дня ей даже задумываться не хотелось, как много скрывается за этими словами и насколько они осложнят ей жизнь.
— Слушай, Петар…
— Неудачно выбрал время, прости. Видишь, все-таки я тебя тороплю. И когда я поумнею? — Он помолчал. — Может завтра? Кофе или еще что-нибудь?
В дверях появилась детектив Гинсбург и кивнула Никки. Та взяла со стола досье Гранвиля.
— Завтра… да, может быть.
— Я позвоню тебе утром. А пока, пожалуйста, знай, что, если захочется поговорить, я готов.
— Спасибо, я ценю.
Повесив трубку, она еще некоторое время смотрела на телефон. Что-то странное почудилось Никки в этом звонке и в настойчивости Петара. Затем детектив Хит выбросила из головы все лишнее и быстро зашагала к комнате для допросов.
В коридоре она столкнулась с Тарреллом.
— Ну, как наши победители лотереи в Восточном Гарлеме?
— Каньеро сейчас ими занимается. Пока ничего. — В руках он держал пакетик крекеров на арахисовом масле и бутылку жуткого синего энергетика из автомата. — Мальчишка проголодался, так что я выскочил за едой.
— Я буду во второй — с маньяком Тоби Миллса. Но дай мне знать, если что-то обнаружится.
Минуту Никки постояла в комнате наблюдения, оценивая Морриса Гранвиля сквозь стекло, потом вошла. По досье она знала, что мужчине сорок один год, но выглядел он двадцатилетним, несмотря на залысины и седину в волосах. Из вечных мальчиков. Пухлый, малорослый, с мучнистой кожей, сутулый — шеи не видно за двойным подбородком. Сидя в пустой комнате, он все поглядывал на себя в зеркало, но только искоса, не поворачиваясь к нему лицом. Парень как будто хотел убедиться, что отражение никуда не делось, пока он отводил глаза.
