Видимо, он еще не совсем отказался от идеи напечатать сенсационный материал. И нащелкать фоток. Жена погибшего в трауре на пороге полицейского участка…
– Как только будут соблюдены все формальности, – ответил Лавров. – Полагаю, вдова может прислать своего представителя. Все зависит от того, где будут хоронить Ордынцева. Он ведь родом отсюда.
– Да вы что? – ахнул журналист. – Наш, станичный?
– Кажется, ваш. Мать увезла его из Тамани еще ребенком.
Парень с сожалением покачал головой. Вряд ли столичного бизнесмена похоронят на здешнем кладбище. Из Москвы на могилку ездить больно далеко.
– Я бы мог классный репортаж отгрохать, – разочарованно протянул он. – Эх, не судьба!
Лавров по-свойски похлопал его по плечу.
– Не огорчайся, друг. Лучше скажи, тебе удалось заглянуть в номер, где произошло… где умер Ордынцев? – поправился он.
– Не сразу. Пришлось долго просить. В общем, я прорвался, когда тело уже выносили. Приподнял простыню, взглянул… и обмер от ужаса. Я покойников боюсь.
– Вспомни, не попадалась ли тебе на глаза какая-нибудь старинная вещица?
– В номере? – Игорь задумался, мысленно возвращаясь в двухкомнатный люкс на первом этаже отеля «Шато». – Нет… обычный гостиничный антураж. Одежда была раскидана… женская и мужская. Сумка дорожная на полу стояла… дорогая, кожаная. Больше ничего такого…
– Вазы там не было? Серебряной, с двумя ручками… вот такой? – Лавров показал примерный размер сосуда.
– Не знаю… Я не видел…
– Криминалисты должны были сделать полную опись изъятых вещей. Не мог бы ты уточнить, включили туда вазу?
– Она антикварная была? Небось кучу бабла стоила? – оживился журналист. – Думаете, ее кто-то из обслуги спер? Под шумок? А что? Могли…
На его лице отразилась напряженная работа ума. Статья о похищенном в гостинице раритете тоже увлекла бы читателей. И в Интернете будет что разместить.
– Я не уверен, брал Ордынцев вазу в номер или оставил ее на яхте, – остудил его пыл детектив. – До выяснения сего обстоятельства я попросил бы тебя никому ничего не говорить.
– Но мы еще встретимся? – обрадовался Игорь.
– Обязательно. И обменяемся добытой информацией, – заверил его Лавров. – Ты узнай, попала ли ваза в опись и если да, то где она находится. Надежно ли ее спрятали. Вещь редкая, сам понимаешь.
– Еще бы. Антиквариат нынче в цене.
Они обменялись визитками. Лавров дал журналисту липовую, на которой он значился как частный детектив. Но номер телефона там был указан настоящий.
– Кстати, дай-ка мне адресок опытного эксперта по древностям. Есть у вас такой?
– Можно в музей подойти, – предложил парень. – Вы думаете, украденную вазу выставят на продажу?
Несмотря на то что они как будто подружились и Лавров перешел на «ты», Игорь все еще не мог преодолеть внутренний барьер и обращаться к собеседнику по-свойски. Он не так легко сходился с людьми. Это не способствовало его профессиональному росту. Но что поделаешь?
– Не следует торопиться с выводами, – предостерег его детектив. – Мы пока не знаем, где ваза. Я доберусь до яхты, тогда все станет ясно.
– Старинную вещь потребуется оценить! – будто не слыша, продолжал журналист. – Кто у нас лучший спец? Так-так-так… пожалуй, обратитесь к Кирчуку. Не помню, как его зовут… но адресок дам. Вернее, покажу. Идемте…
Глава 22
Москва
Виктор ненавидел себя, ненавидел Раметова, ненавидел женщину, которая сломала ему жизнь. Руся – так он называл ее, по-бунински
[6]
поэтично и мягко. И с тех пор не мыслил называть ее по-другому. Она тоже придумала ему милое прозвище – Вик.
Они оба были несовременными, «отставшими» от модных веяний, и это сблизило их. Зачитывались классикой, ходили в театр, много спорили. Оба собиралась заниматься журналистикой, поступили в университет…
Русю отчислили с четвертого курса за неуспеваемость. Виктор до мельчайших деталей помнил тот морозный солнечный день, когда пришел к Русе домой уговаривать ее не бросать учебу. Ему открыла другая женщина – холодная и неприступная, неумолимая и при этом трогательная в своей смиренной красоте. Тогда он не понимал, что она – дитя контрастов. Наивность сочеталась в ней с невозмутимой рассудочностью, а нежная страстность – с удивительным равнодушием.
«Зачем я тебе? – спросила она, не давая ему высказаться. – Мы с тобой слишком разные, Вик…»
Вот так сюрприз! Разные. До сих пор они увлекались одним и тем же, читали одно и то же, даже угадывали мысли друг друга. Когда, в какой неуловимый и страшный миг все изменилось?
«Я люблю тебя…» – вырвалось у Виктора то, что и без его признания было ясно.
«Ты будешь страдать и заставишь страдать меня, – заявила Руся, выскальзывая из его объятий. – Я хочу наслаждаться жизнью, а не прозябать. Хочу всего и сразу. Если мы сойдемся, ты станешь упрекать меня в бесчувствии, в корысти и расчете. Потом начнешь пить, изводить меня ревностью…»
Она долго перечисляла все свои недостатки, которые вдруг открыла в себе. И коих, по ее мнению, не замечал Виктор. Потому что любовь застлала ему глаза. Потому что он потерял голову.
«Рано или поздно ты очнешься, посмотришь на меня трезво и ужаснешься, – убеждала его Руся. – Я никогда не была такой, как тебе казалось. Я притворялась, чтобы нравиться тебе. Наверное, мне надоело играть чужую роль. Зачем нам мучить друг друга?»
Виктору казалось, что она бредит. Она сошла с ума! Но даже сумасшедшая она была ему дорога и близка. Никакая «правильная» девушка не смогла бы заменить ему Русю.
Путаясь и заикаясь от волнения, он пытался доказать ей ее жестокую неправоту. Но она не хотела его слушать. Она уже все решила – и за себя, и за него.
Виктор забыл, зачем он пришел. Забыл, кто он и где находится. Его небеса рушились, и он задыхался под обломками. Казалось, без Руси его жизнь не имеет смысла.
Тогда он не покончил с собой лишь по одной причине: без Руси его смерть тоже потеряла смысл. Им овладело полное безразличие к своей судьбе. Полная отрешенность.
Виктор заболел. Возвращаясь от Руси домой – пешком, в куртке нараспашку, с непокрытой головой, он сильно простудился. Двухстороннее воспаление легких уложило его в постель на долгие три недели. Он провел эти дни и ночи в горячке, в бреду, где видел только Русю. Она склонялась над ним, шептала невнятные, неразборчивые слова. Он пытался взять ее за руку, но она ускользала и растворялась в душном сумеречном воздухе комнаты…
Виктор звал ее. Руся не откликалась. Потом она внезапно появлялась, почему-то одетая в голубой халат и шапочку медсестры, что-то делала и снова исчезала. Эта болезнь проложила четкую границу между жизнью Виктора «до» и «после» разрыва с Русей. Два абсолютно разных состояния существования, не похожие один на другой, как не похожи свет и тьма.
