Надо было поставить подпись, и она написала сначала
должность: «командир Энской части», потом звание «генерал-майор», потом решила,
что это слишком, переправила на «генерал-лейтенант», подумала, что это
маловато, переписала все от начала до конца, обозначила подписавшего
«генерал-капитаном», а фамилию и тут не придумала, поставила закорючку и
зарыдала…
Глава 20
…В конце сороковых годов появились в деревнях
фотографы-шабашники. За небольшие деньги, а то и за натуральную плату
продуктами, увеличивали фотографии, а если надо, приукрашивали, подмолаживали,
одевали получше. Один такой, в длинном до пят суконном пальто, в шляпе с
опущенными полями, с ящиком через плечо, постучался к Нюре.
– Ну что, хозяйка, будем делать портреты?
– Чего? – переспросила Нюра.
– Увеличиваю фотографии. Из мухи делаю слона, из маленькой
карточки большой портрет. Одинарный стоит пятнадцать рублей, двойной –
четвертак.
Он открыл папку и стал показывать ретушированные
фотопортреты разных людей и то, из чего они были сделаны. Подобные творения
Нюра уже у кого-то видела и не раз думала, как бы и ей заказать нечто подобное,
но не знала, где и как. А тут подвернулась такая оказия. Она пригласила
фотографа в избу, показала ему карточки – свою и Ивана. Снимок Ивана,
пришпиленный булавкой к стене, был маленький и выцвел. Человек, на нем
изображенный, виден был еле-еле и выглядел, как заключенный: голова стриженая,
глаза большие, вытаращенные. На обороте осталось посвящение:
«Пусть нежный взор твоих очей
Коснется копии моей,
И, может быть, в твоем уме
Возникнет память обо мне.
Нюре Б. от Вани Ч. в дни совместной жизни».
– Муж? – спросил фотограф.
– Муж, – обрадовалась она вопросу. – На войне погибши. Герой
Советского Союза был, полковник.
– Понятно, – сказал фотограф. Ему в его практике и генералы
встречались. – Так, может, его в полковничьей форме, с орденами изобразим?
– А можно? – удивилась Нюра.
– Все можно, мамаша, – сказал фотограф. – Десятку накинешь,
мы твоего мужа хоть в генералы произведем, а добавишь еще пятерик, то и
маршалом сделаем. Согласна? Как, в фуражке будем делать, в папахе или без
ничего?
– В летчиской фуражке можно? – спросила Нюра.
– Можно в летчиской.
Так и договорились.
И неделю спустя появился на стене у Нюры портрет, сделанный
точно, как было заказано. Сама Нюра в строгом темном жакете, в белой кофточке,
и коса уложена вокруг головы. Рядом с ней лихой военно-воздушный полковник в
фуражке с кокардой, в золотых погонах со звездами, на груди с обеих сторон
ордена, а слева над орденами Золотая Звезда Героя. Может, полковник был не
очень похож на Ивана, да и сама Нюра на себя не очень-то походила, но портрет
ей понравился. Так Иван Васильевич Чонкин был похоронен и увековечен. Но
преждевременно.
Часть вторая
Превращения
Глава 1
Ясным солнечным днем в конце июня 1945 года по мощеным
улицам маленького немецкого городка Биркендорф запряженная парой веселых
упитанных лошадей шибко катила телега на высоких колесах с железными ободами.
Она была загружена пустыми продуктовыми ящиками и так громыхала на неровном
булыжнике, что в ближайших домах дребезжали стекла, и жители испуганно
вздрагивали, думая, что опять канонада. Но, выглянув на улицу, тут же
успокаивались, а восприимчивые к смешному даже и улыбались. На облучке, широко
расставив ноги в наспех наверченных обмотках и давно не чищенных американских
ботинках, сидел, слегка отклонясь назад, советский солдат небольшого роста,
щуплый. Голова его была обвязана грязным бинтом, края которого распушились и
свисали клочьями из-под пилотки. На груди болталась одна-единственная медаль
«За освобождение Варшавы». Настроение у освободителя Варшавы, видимо, было
хорошее. Крепко держа в растопыренных руках вожжи, он под грохот ящиков и колес
громко распевал песню, которой совсем недавно его научил аэродромный каптерщик
старший сержант Кисель:
Ком, панинка, шляфен,
Дам тебе часы,
Мыло и тушенку,
А ты скидай трусы…
Прохожих на улице было мало, но если, и вправду, встречалась
не очень старая фрау, но даже если не очень молодая, солдат призывно махал ей
рукой и кричал: «Фрау, фикен-фикен!» – этим словам он научился у того же самого
Киселя.
Неожиданно позади телеги раздался еще больший грохот. Из-за
угла выскочил танк «Т-34». На повороте его слегка занесло, он даже вскочил
одной гусеницей на тротуар, едва не стесавши фонарный столб, но тут же
соскользнул снова на мостовую и, высекая искры, понесся вниз по улице. Не сбавляя
скорости, обогнул телегу, окутав ее облаком отработанных газов. Солдат в телеге
поморщился и зажал нос.
– Дурак вонючий! – крикнул он вслед железной громаде и
повертел у виска пальцем.
Пролетев до следующего перекрестка, танк вдруг со скрежетом затормозил,
попятился задним ходом и приткнулся к шершавой бровке. Крышка люка откинулась,
из нее вылез танкист в темном комбинезоне с прикрепленным к нему орденом Славы
и в ребристом шлеме. Он снял шлем и, взъерошив рыжую вспотевшую шевелюру,
подождал, пока подкатит телега.
– Эй, ты! – крикнул он и покрутил шлемом над головой. – Как
тебя, Чикин, что ли?
Солдат остановил лошадей, посмотрел на танкиста с
выжидательным любопытством.
– Чонкин наша фамилия, – поправил он сдержанно.
– Вот да, я и говорю: Чомкин, – подтвердил танкист. – А меня
не признаешь ли?
Чонкин вгляделся.
– На личность быдто где-то видались, – промямлил он
неуверенно.
– Ха, быдто видались! – Танкист спрыгнул на землю, достал
немецкий позолоченный портсигар с американскими сигаретами, протянул Чонкину:
– Кури!
Чонкин с достоинством, не торопясь, взял сигарету, помял
через полу гимнастерки (пальцы грязные) и, наклонясь к протянутой зажигалке,
продолжал вглядываться в круглое, как лепешка, лицо танкиста с прилепленным на
нем как попало носом.
Танкист усмехнулся:
– Красное помнишь? Ты там еще с Нюркой жил, с почтальоншей.
Жил с ней?
– Ну, – сказал Чонкин.
– Вот те и ну. А я Лешка Жаров, пастух, коровам хвосты
заворачивал.
