Глава 3
Так проболтался Чонкин в лесу неопределенное время и однажды
за сбором хвороста был схвачен партизанами. Попал в большую группу
красноармейцев, вышедших из окружения, и поэтому, избежав отдельного
разбирательства, в числе других был зачислен в отряд, которым командовала уже
известная нашим читателям Аглая Степановна Ревкина, вдова Андрея Ревкина,
бывшего первого секретаря Долговского райкома ВКП(б). Она взяла Чонкина к себе
кем-то вроде ординарца. Немцы в Долговском районе продержались недолго, поэтому
отряд под командованием Аглаи отличиться в боях не успел. Он успел только
ограбить несколько соседних колхозов (как это делать, Аглая помнила со времен
продразверстки) и заложить мину под деревянный мост через речку Тёпу под
Долговом. Мина была замедленного действия, поэтому взорвалась уже после
освобождения района от оккупантов, когда пастух Иннокентий вывел на мост стадо
коров. Две коровы погибли, одной оторвало хвост, а сам Кеша слегка оглох, вот и
все. Пока отряд готовился к решающим битвам, Чонкин ухаживал за Аглаей и за ее
лошадью, носил воду из ближайшего ручья, колол дрова, топил печь, готовил еду,
иногда подметал земляной пол, и как-то так получилось, что в боях ему
участвовать практически не пришлось.
Землянка у Аглаи была просторная и делилась на две половины.
В дальней половине жила она сама. У нее были простой сосновый стол, три
табуретки, топчан с набитым соломой матрацем, в углу рукомойник и жестяной таз
с двумя ручками. Чонкин располагался в передней, отделенной от дальней
брезентовым пологом, и спал просто на брошенной в угол охапке соломы. Однажды
среди ночи он проснулся от яркого света и увидел перед собой Аглаю. Она стояла
над ним в полотняной ночной рубахе с распущенными волосами, с керосиновой
лампой в правой руке.
– Встань и зайди! – приказала она и ушла к себе…
Он послушно встал, стряхнул с себя солому, вошел. Аглая уже
лежала на топчане под одеялом, не закрывшем голое плечо. Лампа стояла у ее
изголовья, на табуретке.
Аглая приподнялась на локте и приказала:
– Подойди ближе! Еще ближе!
Он стал перед ее кроватью, она долго его разглядывала, а
потом последовало новое распоряжение:
– Раздевайся!
Он не понял:
– Чего?
– Не понял? Сыми гимнастерку! – Чонкин, недоумевая,
повиновался. – Штаны! – Чонкин и тут не посмел перечить. – Фу, кальсоны
вонючие. Скидавай и их! – Он застеснялся. – Ну, я тебе что сказала?
Осмотрев его с ног до головы, велела лечь рядом. Обняла,
стала целовать, ласкать, рукам дала волю.
Он сначала был в шоке и даже тут не сразу решился понять,
чего она хочет. А когда понял, испугался, что не сможет исполнить желание, и
показалось вначале, что правда не сможет. Но он был молодой, с достаточным
запасом тестостерона, в дополнительно стимулирующих средствах пока не нуждался,
и, кстати, вспомнилась Нюра, которая, даже воображенная, ему немедленно
помогла. Так что все получилось в лучшем виде, и не раз.
Рано утром Аглая, уже одетая, его разбудила и так же, как
вчера, приказала совершить обратные действия: то есть одеться. Он еще только
наматывал портянки, когда она сунула ему под нос «вальтер» и предупредила:
– Учти, Ванек, проболтаешься – застрелю.
Так Чонкину была вменена в обязанность дополнительная
нагрузка, которую он исполнял исправно, охотно и даже не без удовольствия,
однако той самозабвенности, как с Нюрой, ни разу не испытал. Он, конечно, по
возможностям своего небольшого ума не мог анализировать свои чувства, а если бы
мог, то имел шанс понять, что близость с любой женщиной может стать причиной
некоторой приятности, но только любовь поднимает эту близость до уровня высшего
блаженства.
Попав в отряд, Чонкин утратил всякую связь со своим другом
Климом Свинцовым и хозяином медвежьей берлоги князем Голицыным. Голицын, как
выяснилось впоследствии после исчезновения Чонкина, сам вышел из лесу и сдался
немцам, которые, отступая, взяли его с собой, чтобы передать Берлинскому
зоопарку. Там он был помещен в отдельную клетку как доказательство того, что
представители низших рас даже самого высокого происхождения еще настолько не
устоялись в процессе эволюционного развития, что при определенных условиях
могут превращаться обратно в обезьян. Что касается Свинцова, то, кажется, и в
его случае эволюция сделала шаг назад. В Долговском районе и даже за его
пределами сохранилась легенда, что в местных лесах люди еще много лет во время
войны и после встречали снежного человека и следы его находили, похожие на отпечатки
человеческих ног неимоверно большого размера.
Глава 4
Аэродром, при котором служил Чонкин, располагался на левом
берегу реки Эльбы и назывался Биркендорф по имени городка, к которому он
примыкал. А на другом берегу, у городка Айхендорф, был тоже аэродром, но не
наш, а американский. Аэродромы были похожи друг на друга: с такими же
временными постройками, командными пунктами, каптерками и складами ГСМ.
Советские штурмовики «Ил-10» отличались от американских истребителей
«Аэрокобра» на первый взгляд лишь тем, что у первых третье колесо было в
хвосте, а у вторых в носовой части. Ну и звезды у тех и других были разные.
Хотя советские и американцы считались еще союзниками, но держались по отношению
друг к другу настороженно.
Настороженность эта была продуктом политики, которую
проводило начальство. Однако военные низших званий относились друг к другу с
дружелюбным любопытством.
На аэродром Чонкин обычно ездил по дороге, шедшей вдоль
берега. Он с интересом рассматривал американские самолеты и людей, которые у
этих самолетов вертелись. Иной раз поездка его совпадала с передвижением на той
стороне, тоже на двух лошадях, американского солдата, которого на нашем
аэродроме все знали и говорили: «Вон американский Чонкин поехал!» Американец
был бы и правда очень похож на Чонкина, если бы не был черным. Что, впрочем,
нашему Чонкину, лишенному расистских предвзятостей, не мешало радостно
приветствовать своего коллегу взмахами руки и выкриками: «Эй, Джон, здорово!»
На что предполагаемый Джон вопил ответно: «Хай, Иван! Хау ар ю?» И показывал,
какие у него белые зубы. Чонкин думал, что Джон действительно знает его по
имени, но тот так к нему обращался потому, что всех русских звал Иванами. И
Чонкин, в свою очередь, называл того Джоном, не зная других американских имен.
И попадал в точку, потому что того черного Чонкина звали и правда Джоном. Когда
их пути совпадали на достаточном расстоянии, переклички Ивана и Джона не
ограничивались одиночными фразами. Они комментировали состояние погоды,
проявляли интерес к личной жизни друг друга, говорили – каждый – на своем
языке, и каждый был уверен, что понимает своего собеседника.
