– Миша, – отвечал ему Лаврентий Павлович, – ты же глава
государства, а не какой-нибудь маленький, темный человек. Ты же знаешь, что у
нас никого ни за что не сажают. Ты понимаешь, что ради тебя я бы пошел на
многое. Я, Миша, очень добрый человек, у меня, можешь спросить у моей жены,
мягкое сердце. Но когда, Миша, речь заходит о врагах народа, оно у меня
становится очень твердым. И тебе, Миша, советую не хлопотать за врагов народа,
который доверил тебе высшую должность в нашем государстве.
Пока он говорил с главой государства, называемым в народе
всесоюзным старостой, а среди своих соратников просто Козлом за соответствующий
фасон бороды, Капуля сообщила ему на ушко, что вызванный им человек дожидается
за дверью. Повесив трубку, Лаврентий Павлович велел пригласить этого человека и
при появлении инстинктивно вскочил, потому что вошедшим оказался Иосиф
Виссарионович Сталин, правда, очень необычно одетый. Не в полувоенном френче,
не в маршальском кителе, а в дорогом двубортном костюме с галстуком, которого
Иосиф Виссарионович отродясь не носил.
Тут надо бы нам сделать отбивку и по правилам контрапункта
переключиться на что-то другое. Отвлечь внимание читателя, дать ему помучиться
в догадках, для чего именно явился Иосиф Виссарионович к Лаврентию Павловичу
рано утром, хотя, как известно, так рано он никогда не вставал. Все знали, что
он не покладая рук работал иной раз до первых петухов, зато и поднимался никак
не раньше полудня. Так почему же он ни свет ни заря сам явился к Лаврентию
Павловичу, а не вызвал его к себе? Но мы долго читателя мучить не будем и сразу
откроем ему нашу интригу: явился к Лаврентию Павловичу лично не Иосиф
Виссарионович Сталин, а Гога, народный артист СССР Георгий Михайлович Меловани.
Этот Меловани был так похож на товарища Сталина, что, бывало, при его появлении
сам товарищ Сталин вскакивал, пугаясь, что, может быть, это и есть настоящий
товарищ Сталин, а он, настоящий товарищ Сталин, может быть, и не совсем
настоящий товарищ Сталин.
Так вот, при появлении в столовой как бы товарища Сталина
Лаврентий Павлович тоже инстинктивно вскочил на ноги, но, впрочем, тут же
опомнился и опять, соединивши свои вялые ягодицы со стулом, сделал гостю
приглашающий жест рукой, проговорив при этом:
– Здравствуй, Гога, гамарджоба, дорогой генацвале, проходи и
садись напротив меня. Капуля, положи-ка ему пару котлеток. Кушай, дорогой
кунак, кушай. Это хорошее мясо. Из молодого, понимаешь, млекопитающего. Вина
ему, Капуля, налей, нет, не вина, а сделай ему «Кровавую Мэри». Это хороший
напиток, «Кровавая Мэри» лично во мне вызывает большое, понимаешь ли,
вожделение.
Они выпили смесь водки с томатным соком и закусили нежными
котлетками, буквально таявшими во рту. И во время еды состоялся у них разговор
на ломаном грузинском языке, чтобы Капа (свой человек, но все-таки) не поняла,
о чем речь. Но Капа, конечно, и грузинский язык, и армянский, а азербайджанский
тем более знала, как свой родной. Все, что говорилось, она за неимением под
рукой карманного диктофона (еще не изобретенного) запомнила дословно и в тот же
вечер вынесла вместе с мусором шифровку своему шефу Алену Даллесу о
предложении, сделанном Лаврентием Павловичем Михаилу Георгиевичу.
Предложение состояло вот в чем. Товарищ Сталин, достигши
определенного возраста, стал уставать от возложенных на него многочисленных
обязанностей, и ему уже трудно присутствовать везде, где ему необходимо
присутствовать, иногда в одно и то же время. В политбюро ЦК ВКП(б), в Совете
министров, в Генеральном штабе, в Совете мира, в Комитете по Сталинским
премиям, на всяких заседаниях, совещаниях, планерках и летучках. Так вот, есть
просьба к народному артисту Меловани или, точнее, совершенно секретное
партийное поручение: воспользовавшись исключительным сходством, подменять иногда
товарища Сталина и исполнять за него некоторые второстепенные обязанности, как,
например, сидеть в президиумах, стоять на трибуне Мавзолея и присутствовать при
вручении послами верительных грамот.
Как и ожидалось, Меловани от предложения поначалу опешил и
заойкал:
– Ой! Ой! Лаврентий Павлович. Да как же я? Я ведь, Лаврентий
Павлович, только артист. Я могу лицедействовать только в театре или в кино. А
реально подменять гения человечества на государственных мероприятиях как же,
как же, Лаврентий Павлович, я же, Лаврентий Павлович, простой человек.
– А товарищ Сталин тоже простой. И Ленин был простой. А ты
мало того, что артист, ты еще коммунист и должен понять, что предложение партии
– это приказ. Ты это понял, генацвале?
И генацвале, конечно, сразу же понял, но и со своей стороны
не упустил случая выдвинуть просьбу. Поскольку ему теперь надо еще лучше
вжиться в образ товарища Сталина, он хотел бы, чтобы ему создали примерно такие
же бытовые условия, как у товарища Сталина.
При этих словах Лаврентий Павлович слегка поморщился и
пробурчал: «Ах, какой ты меркантильный!» Однако обещал, что просьба будет
рассмотрена.
– Но смотри, – предупредил Лаврентий Павлович. – Если кто-то
нашу тайну раскроет, я тебя живым закопаю в землю.
Глава 12
Отпустив народного артиста, Лаврентий Павлович собрался
после завтрака немного покачаться в плетеном кресле и почитать еще пару
протоколов, а может, даже и подремать, но тут явился нарочный с некоторыми
бумагами, заглянув в которые Лаврентий Павлович сначала удивленно присвистнул,
а потом сказал по-грузински вай-вай, а потом хлопнул в ладоши. Следует попутно
заметить, что у начальников была такая привычка – хлопать в ладоши. Хлопнул в
ладоши, и сразу волшебным образом перед глазами немедленно возникает кто-то,
готовый чего изволите. Только Лаврентий Павлович хлопнул в ладоши, как перед
ним опять возникла его незаменимая домоправительница, неся в одной руке на
деревянных плечиках белый чесучовый костюм и кремовую рубашку. Быстро одевшись,
Лаврентий Павлович с толстым портфелем выкатился на залитое солнцем крыльцо и,
зажав портфель между коленями, снова соединил ладоши в хлопке. Тут же к
крыльцу, шурша шинами, подкатил длинный, черный, сверкающим лаком, как новая
галоша, лимузин «ЗИС-101» с красным флажком на капоте. Офицер охраны еще на
ходу вывесился из передней дверцы и открыл заднюю, выхватил портфель из рук
Лаврентия Павловича и сунул его в кабину следом за Лаврентием Павловичем.
Лаврентий Павлович юркнул внутрь, утянул за собой портфель, утонул в мягком кресле
и сказал тихо:
– В Кунцево!
