Ввиду исключительной важности приказа исполнение его
поручили наиболее опытному летчику – полковнику Опаликову. Опаликов к тому
времени был Героем Советского Союза, хотя по количеству сбитых самолетов мог бы
получить это звание дважды. Но не получил, потому что неоднократно восхищался
уровнем жизни побежденных немцев. В ресторане, где летчики праздновали Победу,
говорил, что русские люди могли бы жить не хуже немцев, если бы не колхозы. А
также, ссылаясь на авторитет какого-то своего родственника, утверждал, что
личность советского человека формируется не обществом, а какими-то частицами
живой клетки, передающимися по наследству. Эти высказывания полковника дошли до
начальника Смерша, а тот немедленно обвинил Опаликова в антисоветской
пропаганде, преклонении перед всем иностранным и в очевидном влиянии на него
чуждых марксизму-ленинизму западных лжеучений. Командующий армией
генерал-лейтенант Василий Просяной дело постарался замять, но вторую Звезду
Опаликов не получил и был переведен из истребительной авиации в штурмовую.
Начальник же Смерша своих усилий не оставлял и написал в Москву красочное
донесение о том, что в данной воздушной армии царят нездоровые настроения,
некоторые лица из командного состава позволяют себе антисоветские высказывания,
а другие, более высокие, чины их покрывают. Пока усилия смершевца успехом не увенчались,
но сказать, что так будет и дальше, никто не мог.
Генерал Просяной был тоже Герой Советского Союза и очень
большой красавец с пушистыми усами на смуглом лице и черными изогнутыми
бровями, которые, как говорили, он по утрам подводил черным карандашом. Многие
женщины при виде его слабели, а он слабел при виде жены Опаликова Надежды, и
между ними, кажется, что-то было. Это что-то было, может быть, второй причиной,
почему для доставки в Москву Чонкина был избран именно Опаликов, а не кто
другой. Что касается Опаликова, то он очень хорошо понимал причину оказанного
ему высокого доверия и заготовил на такую подлость ответ, который в духе более
поздних времен можно было бы назвать асимметричным.
Пока Просяной обсуждал с Опаликовым маршрут полета и тыкал
пальцем в лежащий на крыле планшет, другой генерал, невысокого роста, с большим
животом и золотыми зубами, подкатился к Чонкину, поздоровался за руку и
представился:
– Генерал-майор Новиков.
– Ага, – Чонкин испугался, что сейчас дадут взбучку за то, что
он как-то не так ответил, а как отвечать в таких случаях правильно, он не знал,
потому что ни один генерал ему еще ни разу не представлялся.
Но генерал был настроен миролюбиво.
– Ну что, товарищ Чонкин, вы уже знаете, куда вы летите?
– Не могу знать, – сказал Чонкин.
– Ну что ж, значит, узнаете, – улыбнулся генерал. – Скоро
узнаете.
Просяной тем временем инструктировал Опаликова:
– Значит, так, – водил он пальцем по карте. – Летишь с
четырьмя посадками: Заган – Ченстохов – Белосток – Орша, а там заправки хватит
и до Москвы. Ты меня не слушаешь?
– Да-да, – отозвался Опаликов.
На самом деле он слушал, но не слышал. И мысленно маршрут
пролагал совершенно иной.
Наконец они все обсудили и подошли к Чонкину.
– Значит, подготовили товарища? – спросил Просяной и только
теперь посмотрел на Чонкина: – Ну что, солдат, лететь не боишься?
– Не, – сказал Чонкин кратко.
– Чего ему бояться, он уже летал, – заметил Опаликов.
– Ну тогда что ж, – сказал Просяной. – Тогда, как говорится,
мягкой посадки.
Чонкина возили на самолете четыре года тому назад, только
тогда он смотрел в спину летчику, а теперь его посадили лицом к хвосту и к
пулемету, но предупредили, чтоб пулемет не трогал.
Полковник залез на свое место. Механик рогулькой прокрутил
воздушный винт. Последовали нужные команды:
– Контакт! От винта!
Мотор чихнул, стрельнул, выплюнув струю черного дыма, и
застучал ровно и уверенно. Взвихренный пропеллером поток воздуха прижал к земле
высокую траву. Механик, придерживая левой рукой пилотку, чтобы не сдуло, нырнул
под крыло, вытащил из-под колес колодки. Генерал Новиков взял под козырек, а
Просяной просто махнул рукой. Мотор взревел, самолет двинулся с места. Опаликов
не стал рулить к взлетной полосе, а лихо рванул поперек аэродрома в сторону
протекавшей неподалеку реки и взлетел, оставив за собой облако пыли.
– Сталинский сокол! – тряхнув головой, засмеялся Просяной и
посмотрел на Новикова. И удивился, увидев выражение лица генерал-майора.
– Ты что? – спросил он.
– Ы-ы-ы! – простонал генерал-майор, протянув руку в сторону
взлетевшего самолета.
Просяной посмотрел туда же, и фраза из трех известных
каждому русскому человеку слов, предназначенных для выражения очень сильного
чувства, вырвалась из его груди.
Глава 14
…В это самое время на другом берегу речки на командном
пункте американского аэродрома дежурили два майора – Билл Хантер Младший и
Майкл Погарек. Они сидели в деревянном домике на колесах с большими окнами, из
которых очень хорошо просматривался советский аэродром. Хантер Младший, как
принято у американцев, откинувшись назад, положил ноги на стол. Он курил
толстую кубинскою сигару и, раздувая щеки, пускал к потолку аккуратные жирные
кольца. Погарек, склонившись над столом и подперев голову руками, боролся с
дремотой. Полетов сегодня не было ни у американцев, ни у русских, и майоры
обсуждали последние известия о военных действиях в Японии. В связи с чем Хантер
вспомнил о своей службе на Филиппинах, где у него был роман с японкой, на
которой он даже хотел жениться, но командование резко возражало. Он был
предупрежден, что в случае женитьбы ему придется переменить службу в
военно-воздушных частях особого назначения на что-то другое. Он готов был даже
пожертвовать карьерой, но помешало несчастье: его невеста погибла в
автокатастрофе. Погарек, позевывая в кулак, сказал, что внешне ему тоже очень нравятся
японки, китаянки, кореянки и филиппинки, но он бы никогда не женился на женщине
другой расы, не потому, что к другим расам враждебно относится, а потому, что
такое смешение отрицательно сказывается на детях. Он сам является результатом
смеси англосаксонской и польской кровей и чувствует, что в нем как бы все время
борются между собой две разные личности. Поляк всегда бушует и толкает на
разные сумасбродства, а англосакс склоняет к благоразумию.
– Майкл, – перебил его Хантер, – тебе не кажется, что у
русских происходит какая-то возня, как будто они собираются сегодня летать?
