– Странно, – сказал Майкл, зевая. – С тех пор как кончилась
война, они обычно по понедельникам не летают. Они все суеверные, а понедельник
у них тяжелый день. В воскресенье они пьют амортизационную жидкость, а в
понедельник у них болит голова, поэтому они изучают биографию дядюшки Джо.
Хантер Младший снял висевший на стене полевой бинокль,
приблизил к глазам, еще больше удивился:
– Слушай, Майкл, там правда что-то необычное происходит. Два
генерала суетятся у одного самолета. Так… запустили двигатель, убрали колодки…
Майкл! – воскликнул Билл возбужденно и хватаясь за микрофон. – Смотри, что он
делает! – И нервно прокричал: – Внимание, вызываю дежурное звено!
Радио отозвалось голосом капитана Ричарда Торндайка.
– Дик, – сказал ему Хантер, – русские проявляют
подозрительную активность. Запускайте двигатели и будьте готовы в к взлету.
– Есть, сэр!
Одинокий самолет на той стороне несся поперек летного поля,
оставляя за собой тучу пыли.
Одновременно послышался звук запускаемых двигателей самолета
дежурного звена.
– Майкл! – сказал Хантер.
– Билл! – взволновался наконец и Погарек.
И оба замолчали, завороженно глядя на советский самолет,
который на той стороне взлетел, шасси убирать не стал, поднялся не выше десяти
метров и на эту сторону пошел на посадку.
– Мы выруливаем, сэр! – послышался из приемника голос
Торндайка.
– Подождите, – остановил его Хантер. – Выруливать поздно.
Все произошло слишком быстро для того, чтобы сообразить и
принять хоть какое-то решение. Самолет с красной звездой на киле уже сошел с
посадочной полосы и рулил прямо к командному пункту на такой скорости, как
будто собирался идти на таран. А к нему с разных сторон неслись автомобили всех
аэродромных служб: пожарная, «Скорая помощь» и джип военной полиции.
Когда майоры Хантер и Погарек выскочили из своей будки, один
из советских летчиков уже заглушил двигатель и спрыгнул с крыла на траву, а
другой замешкался. На всякий случай, чтоб он не вздумал взлететь, джип военной
полиции стал перед носом самолета поперек. Шесть солдат с буквами «МР» на
касках высыпали из джипа и взяли оружие на изготовку. Летчик был лет сорока с небольшим,
в синих галифе и кожаной куртке бордового цвета. Под наполовину расстегнутой
курткой виднелась гимнастерка, украшенная Золотой Звездой Героя Советского
Союза.
Когда Хантер и Погарек к нему приблизились, советский летчик
отдал им честь и спросил первого:
– Майор Хантер?
– Хантер Младший, – поправил Билл с таким достоинством, как
будто был старшим. – А вы полковник Опаликов?
Летчики той и другой стороны, переговариваясь по радио,
обозначали себя номерами, но командиры американской и советской частей знали
друг друга по фамилиям.
– Что вам случилось? – спросил по-русски Погарек.
– Ай сик, – ответил Опаликов по-английски.
– Ю ар сик? – переспросил Погарек и перешел на русский: – Вы
хотите рассказывать, что вы болной?
– Ноу, – возразил полковник. – Ай эм сикинг фор политикал
эсайлем. Ищу политического убежища.
Американцы переглянулись, подумали. Хантер сказал:
– Давайте пройдем сюда.
И скрылись в помещении командного пункта. Чонкина с собой не
позвали. Он остался у самолета и, не зная что делать, решил его охранять. Хотя
какая охрана без оружия? Тем не менее он занял позицию между воздушным винтом и
полицейским джипом. Между ним и джипом шесть крупных американцев с буквами «МР»
на касках стояли, направив на него автоматы, но он смело смотрел на них и
сдаваться не собирался.
В это время к месту происшествия подкатила запряженная парой
лошадей телега с черным солдатом на облучке. Этому солдату здесь делать было
явно нечего, его сюда привело праздное любопытство.
– Эй, Джон! – увидев его, оживился Чонкин. – Здорово! Как
вообще жизнь-то?
Глава 15
Побитой собакой явился Лаврентий Павлович к Иосифу
Виссарионовичу. Еще от самых ворот он снял свою шляпу и на ходу, согнувшись в
три погибели, обмахивал ею лысину, не потому, что было невыносимо жарко, а
потому, что в эти движения он вкладывал какой-то покаянный и самоуничижительный
смысл.
– Ты почему один? – спросил его сурово Иосиф Виссарионович.
– Разве я тебя одного приглашал?
– Коба, дорогой! – воззвал Берия плачущим голосом. –
Произошло непредвиденное. Этот летчик, который должен был доставить нашего
князя, оказался предателем. Он оказался такая сволочь, что ты даже не можешь
себе представить. Вай-вай-вай! – Берия качал головой и закатывал глазки,
показывая своему собеседнику, что он слишком чист и доверчив, чтобы вообразить
себе, какая сволочь этот проклятый летчик. – Ты представляешь, истребитель,
полковник. Герой Советского Союза. Племянник нашего крупного ученого академика
– и предатель.
– Какого академика? – поинтересовался Сталин.
– Знаешь, такой был Григорий Гром-Гримэйло.
– Гром-Гримэйло? – нахмурился Сталин. – Он племянник
Грома-Гримэйло, и ты его упустил? Да ты не дрожи, как собака, я тебя пока не
убиваю. Пока. – Он сел на скамейку, сцепил на животе пальцы, вялые, как
сосиски. – Рассказывай!
Берия рядом сесть не решился и рассказывал стоя. Рассказал,
как полковник Опаликов перелетел в американскую зону и попросил политического
убежища.
– Чем он объяснил свое желание?
– Недовольством внутренней политикой СССР.
– А, – Сталина это сообщение почему-то успокоило. –
Недовольство, это ладно. Я тоже недоволен внутренней политикой СССР, да и
внешней, пожалуй, тоже.
– Но на самом деле, – продолжил Берия, – как мне доложил
начальник Смерша, Опаликов сделал это назло генералу Просяному, за то, что тот
спал с его женой.
– Ну, это тоже понятно, – благодушно сказал Сталин. – Я бы
тоже сбежал в таком случае. Хотя нет, в таком случае я сначала застрелил бы
жену и генерала Просяного, а потом сбежал. Кстати, этого генерала снять с
должности и разжаловать. А что, скажи мне, этот Опаликов никакой третьей
причины своего бегства не выдвигал?
– Да как будто нет, – сказал Берия.
– Ага, ну и ладно. Теперь скажи мне про князя Голицына. Он
тоже сбежал?
