– Еврей, господин ученый, – нахмурился Шлегель, – понятие
расовое. Еврей, хоть кастрированный, хоть обрезанный или крещеный, для нас все
равно остается евреем и должен быть выдан германским властям.
– Тем более, – добавила бывшая Капитолина, – если хочет быть
коммунистом.
– Он не хочет, – засуетился и торопливо залепетал Гладышев.
– Он хотел. Но его застрелили. Он был мерин, но его застрелили как раз тогда,
когда он в результате упорного труда превратился…
– В еврея? – спросил оберштурмфюрер.
– Ни в коем случае, – решительно возразил Гладышев. – Он
превратился просто в человека.
– Что значит просто в человека? – заспорил эсэсовец. – Какое
же просто, если он еще не превратился, а уже просит считать его коммунистом?
– Ну, это он по глупости, – попытался объяснить Кузьма
Матвеевич. – По глупости и невежеству, тем более что вырос в советском колхозе
и, сами понимаете, имел отсталые взгляды. Но если в принципе германское
командование проявит интерес…
– Нет, – решительно сказал оберштурмфюрер. – Германское
командование к этому интереса не имеет. Впрочем, нам, – сказал он и поднял кверху
указательный палец, – интереснее был бы обратный процесс превращения человека в
лошадь. А пока слушайте, господин, сам себя родивший, идите-ка вы к себе домой,
и если действительно хотите способствовать идеалам национал-социализма, то
начните с выявления скрывающихся у вас евреев и коммунистов.
– Слушаюсь! – повиновался Гладышев и направился к выходу, но
у двери все-таки остановился. – Извиняюсь, господин офицер, а как же все-таки
насчет моего гибрида?
– Мы о нем поговорим в другой раз, – пообещал оберштурмфюрер.
– А сейчас у меня к вам вопрос. Это, извините, что у вас на ногах? Я имею в
виду не сапоги, а то, что на них.
– Это? – Гладышев посмотрел на свои ноги, пожал плечами, не
понимая, чем его обувь могла заинтересовать столь важного представителя великой
Германии. – Это так, резиновые изделия.
– Что-то вроде галош? – попробовал уточнить эсэсовец.
– Можно сказать и так.
– Это советские галоши, – усмехнулась бывшая Капитолина. –
Если я правильно помню, русские их называют чуни, гондоны, говнодавы и ЧТЗ.
ЧТЗ, – объяснила она Шлегелю, – это Челябинский тракторный завод.
– Очень интересно, – сказал Шлегель. – И они действительно
не пропускают влагу?
– Никогда, – заверил Гладышев. – Очень качественный товар.
– Правда? – Шлегель вышел из-за стола, обошел вокруг
Гладышева, потрогал чуни ногой. – Послушайте, господин ученый, а не продадите
ли вы мне эти ваши вот…
– Мои эти вот?.. – растерялся Гладышев. – Они вам нужны? –
он встрепенулся. – О, если нужны, то конечно. – И стал сдирать чуни, наступая
носком одной ноги на пятку другой. – Я с удовольствием преподнесу вам в
подарок. В знак огромного уважения.
– В подарок не надо, – остудил его Шлегель. – Вы должны
знать, что немецкий офицер взяток не берет. Я вам заплачу за ваш тракторный
завод двад… то есть пятнадцать оккупационных марок.
После ухода Гладышева Шлегель добавил приобретенный товар к
тому, что уже было уложено в посылочную коробку, и дополнил сопроводительную
записку жене объяснением, что эту обувь местные дамы надевают, когда ходят в
театры, в кабаре и другие увеселительные учреждения.
Глава 3
В оправдание Кузьмы Матвеевича Гладышева следует сказать,
что он вовсе не был убежденным противником советской власти, как и не был
осознанным сторонником национал-социализма. Но он, подобно многим ученым, хотел
бы стоять в стороне от политики, считал самым главным делом жизни осуществление
своих научных изысканий, а с чьей помощью это будет сделано, ему было все
равно.
Тем не менее он был своим визитом в Долгов доволен. Ему
показалось, что он сумел расположить к себе немецкого коменданта. Конечно,
расположил, раз комендант вступил с ним в коммерческие отношения и дал ему
встречное задание, которое, вернувшись в деревню, Гладышев принялся немедленно
исполнять. Он вырвал из общей тетради два листка и на одном из них написал:
«Список евреев деревни Красное» и на втором: «Список коммунистов деревни
Красное». В список коммунистов он внес только одну фамилию – бывшего парторга
Килина, которого, впрочем, к тому времени в деревне не оказалось, а под другим
незаполненным списком Кузьма Матвеевич написал: «К сожалению, в настоящий
момент евреи в деревне Красное не проживают».
Глава 4
Хотя гладышевскому гибриду немцы тоже ходу не дали, но
усердие его было ими замечено, и вскоре Кузьма Матвеевич был вызван к
оберштурмфюреру Шлегелю и спрошен, не желает ли он стать старостой деревни
Красное. Предложение он принял, потому что смолоду мечтал занять руководящую
должность, но при советской власти ему подобного не предлагали.
На посту старосты много вреда нанести односельчанам он не
успел, но в одном деле все-таки отличился. Когда пришла от немцев разнарядка
реквизировать у наиболее зажиточных крестьян деревни десять голов рогатого
скота, в список животных, подлежавших угону, Гладышев первым номером вписал
Нюрину Красавку, которую после известного случая он ненавидел так яростно, что
желал ей смерти, как заклятому человеческому врагу. Он тогда еще и Чонкина
возненавидел, и Нюру, но больше всех на свете, больше Чонкина и Нюры, больше
Сталина и Гитлера ненавидел Красавку. Часто вспоминал он, а иногда и видел во
сне, как она разорила его огород, как нагло дожирала последний куст пукса, и
надеялся, и страстно мечтал, что когда-нибудь доживет до часа икс, когда ее,
эту рогатую сволочь, возьмут за веревку и поведут, упирающуюся, на бойню. И вот
он дожил до этого счастливого мига.
Ранним утром шесть кривоногих солдат немецкой зондеркоманды
выводили Красавку из Нюриного хлева, и корова, как Гладышев и предвидел, что
было сил упиралась, выставляла вперед ноги, опускала голову и мотала ею, а Нюра
беспомощно пыталась ее отбить. Гладышев смотрел на это в окно и радовался
необычайно.
