Этот человек рассказал, как Лаврентий Павлович Берия лично
вручил ему ампулу с созданной химиками НКГБ высокотоксичной жидкостью, не
имевшей ни цвета, ни вкуса, ни запаха, и приказал «убить гадину». Яд,
растворенный в стакане воды, вызвал немедленный паралич сердца и тут же
улетучился, что и ввело в заблуждение вскрывавших полковника патологоанатомов.
Поскольку Опаликова давно не было в живых и вся эта история осталась в туманном
прошлом, признания беглого шпиона большого впечатления ни на кого не произвели.
Но одна газета все-таки отметила, что раз Опаликова отравили во время его
сенсационного рассказа, значит, кому-то эта тема была не по душе, значит, в ней
что-то было, к чему стоило бы отнестись с особым вниманием. Но и это
предположение было сделано журналистом очень неуверенно. И, в общем, вся эта
версия как-то повисла в воздухе, я тоже в нее долго не верил, то есть не в
отравление, а в причину, в то, что лошадь могла родить человека, хотя бы даже и
такого мерзкого, каким был покойный генералиссимус.
Но каково же было мое удивление… Между прочим, очень не
люблю, может быть, даже ненавижу этот заезженный-перезаезженный оборот «каково
же было мое удивление», но мое удивление было действительно таково, что
показалось мне безразмерным. Оно постигло меня в архиве Гуверовского института,
где, напоминаю, я набрел на пачку писем неизвестно кого неизвестно кому. Это
были растрепанные и желтые листки с поврежденными краями, соединенные ржавой
канцелярской скрепкой, с каким-то странным текстом, написанным дурным почерком
и химическим карандашом, то есть пишущим инструментом, о существовании которого
теперь помнят только такие старые люди, как я. Буквы, изначально фиолетовые, за
время существования рукописи сильно выгорели и выцвели. Кому адресовались эти
письма, я так и не выяснил, и относительно автора уверенности нет. Могу
предполагать, что это был как раз великий наш ученый Гром-Гримэйло. Но не
удивлюсь, если серьезные ученые, употребив новейшие способы исследования,
графологию, спектральный анализ и прочие приемчики, доступные современной
науке, выяснят, что эта рукопись всего-навсего умелая подделка.
У нас, слава богу, такими подделками никого не удивишь.
Вспомним «Слово о полку Игореве», «Моление Даниила Заточника», «Сказание о
граде Китеже». Если уж эти вещи, как утверждают некоторые ученые, кто-то
подделал, то почему бы не подделать записки Грома-Гримэйло? Тем более что повод
для подделки у того, кто мог этим заняться, был, предположительно, более
серьезным, чем у поддельщиков древних рукописей. Ненависть к тирану могла
толкнуть неизвестного сочинителя на несусветные выдумки.
Но если это так, то надо признать, что сочинитель обладал
очень незаурядной фантазией и талантом. Рассказ его насыщен такими
подробностями, какие, мне кажется, просто выдумать невозможно. Если все-таки
поверить автору и предположить, что это был именно Гром-Гримэйло, то следует
вспомнить, что он был младшим современником, последователем и биографом Николая
Михайловича Пржевальского. Он бывал в тех же местах, где Пржевальский, что и
описано в упомянутых письмах. Письма содержали (что говорит в пользу их
подлинности) много личных научных наблюдений автора, которые я просто опущу, а
передам только то, что меня удивило.
Описывая путешествие Пржевальского по Монголии и
Северо-Западному Китаю, автор делает несколько метких замечаний касательно
личности знаменитого путешественника. Пржевальский, пишет он, несмотря на свое
дворянское происхождение и соответствующее воспитание, был человеком
прямолинейным, иногда даже грубым и деспотичным. В человеческом обществе
чувствовал себя неуютно. Людей своего круга не любил, потому что они все, как
он утверждал, погрязли в разврате. Крестьян, в отличие от большинства своих
современников, начитавшихся стихов Николая Некрасова, тоже не жаловал, считая,
что все они пьяницы и лентяи. Образован он был односторонне. Увлекался
естественными науками и историей. К музыке, живописи и театру был равнодушен,
рассказов, повестей и романов, а тем более стихов, не читал, женщин решительно
ненавидел. Животных любил, но только диких. Домашних, услужающих человеку,
питающихся из его рук и покорно подставляющих шею под нож, презирал. Диких же
зверей уважал за их вольный и независимый нрав, за то, что сами себе добывают
пищу и не меняют свою свободу на объедки с человеческого стола. При этом
смолоду отличался склонностью к романтическому восприятию действительности. В
детстве зачитывался древнегреческими мифами.
Особенно его поразил миф о существовании
полулюдей-полулошадей, то есть кентавров. Его детские рисунки посвящены именно
этим порождениям фантазии древних греков. Будучи уже знаменитым
путешественником, географом, зоологом, энтомологом и черт знает кем еще, он
неизменно интересовался проблемами гибридизации живых организмов, прежде всего,
созданием гибрида человека и кого-нибудь из высших млекопитающих, чему он и
посвятил многие опыты.
У нас в свое время много и с перебором твердили о приоритете
отечественной науки, о том, что русские изобрели все раньше других. Эти
утверждения были так навязчивы, что породили много насмешек и поговорку:
«Россия – родина слонов». Доходило до смешного: якобы рентген изобрел русский
мужик, который в четырнадцатом веке сказал своей жене: «Я тебя, суку, насквозь
вижу!» Но в том, что в деле гибридизации именно Николай Пржевальский далеко
обошел своих западных современников, у меня, пишет автор, нет ни малейшего
сомнения.
В то время австрийский монах Мендель еще только проводил
первые робкие опыты по скрещиванию двух видов гороха, но не пошел дальше
скрещивания чечевицы с фасолью. Слов «генетика» или «хромосома» не было еще в
научном обиходе, а наш великий ученый взялся проводить эксперименты по созданию
гибрида человека с высшими млекопитающими. Наука пребывала в неразвитом
состоянии, и даже искусственное осеменение казалось делом будущего.
Эксперименты приходилось производить самым натуральным образом, который
читатель может сам себе представить. Сначала генерал хотел приспособить к этому
делу своего денщика Ферапонта, но тот оказался слишком верующим, нервным и
консервативным. Когда услышал предложение, устроил истерику, замахал руками:
– Свят! Свят! Свят! Нет, ваше превосходительство, что хотите
делайте, хоть секите, хоть расстреляйте, а на такой грех я не пойду.
