Пришлось генералу самому взяться за дело. Причем в глубокой
тайне, потому что боялся огласки. (Заметим в скобках, что в тогдашнем обществе
еще господствовали отсталые взгляды на половой вопрос и несовершенное уголовное
законодательство. Это сейчас люди нашего времени широко смотрят на вещи. В
наиболее передовых странах уже разрешены однополые браки, а в скором времени, я
уверен, будут узаконены и уравнены в правах смешанные семьи человека с
животными. Для начала с самыми высшими, а потом и с остальными, включая рыб,
рептилий и насекомых. Но тогда, когда жил Пржевальский, так называемое
скотоложство всем казалось ужасным грехом, преступлением и строго наказывалось.
Так что, проводя свои эксперименты, Николай Михайлович рисковал не только
личной репутацией в обществе, но и свободой.) Однако для него наука была
превыше всего, и он, имея в виду исключительно научные цели, шел на риск и
самоотверженно совокуплялся со всеми открытыми им видами диких животных. С
самкой медведя-пищухоеда, с дикой ослицей, дикой верблюдицей, но, помня о
кентаврах, больше всего внимания уделил открытой им дикой лошади, которой не
зря дал свое имя.
Лошадь Пржевальского генерал обнаружил в степи, в районе
китайско-монгольской границы. Это был небольшой табун диких и агрессивных, не
подпускавших к себе никого животных. Одну кобылицу, особо понравившуюся Николаю
Михайловичу, с трудом удалось отбить от табуна и отловить. Пржевальский назвал
ее, глазастую и стремительную, летящую по степи, словно на крыльях, Орлицей.
Это было очень красивое, свободолюбивое, дикое и норовистое существо. Генерал
поначалу ей, видимо, не приглянулся. Загнанная в специальный станок, она
вырывалась, брыкалась, кусалась, рвала постромки. Николай Михайлович самок
человеческого рода (хоть и пользовался у них большим успехом) не уважал. Но
очень галантно ухаживал за Орлицей, кормил ее отборным овсом, угощал
швейцарским шоколадом, купал, расчесывал гриву и украшал ее полевыми цветами.
Он говорил ей ласковые слова, показывая тем самым, что вовсе не считает ее
существом ниже себя, и в конце концов растопил сердце гордого животного. И сам
вполне растопился.
В своем интимном дневнике он признавался, что его научные
эксперименты доставляют ему все больше и больше удовольствия. И Орлица
привязалась к генералу. Встречая его, она радостно ржала, очевидно, предвкушая
скорое удовольствие, и уже не рвалась из загона, где ее держали, чтобы ею
случайно не овладел какой-нибудь жеребец и не нарушил чистоту эксперимента. В
записях есть указание на то, что табунный жеребец Маврикий ревновал Орлицу, все
время крутился вокруг загона и однажды на рассвете даже сбил жерди забора, но
вовремя был отогнан конюхом Миронычем. Впрочем, до поры было неизвестно,
вовремя или не вовремя. Может быть, пока конюх спал (в чем он потом не
признавался), Маврикий успел нарушить эксперимент. Жеребец, впрочем, вскоре
погиб. Безумствуя от ревности, он напал однажды на Пржевальского и в порядке
самообороны (а может быть, тоже из ревности) был генералом пристрелен.
Прошло какое-то время, и Орлица забеременела. Это сильно
взволновало экспериментатора. Неужели случилось то, о чем он так страстно
мечтал, и она действительно понесла от него? Но было еще подозрение, что от
Маврикия, во время своего одноразового бегства. Надо помнить, что беременность
или жеребость кобыл продолжается обычно около года. Тогда еще ни о каком
ультразвуке люди не имели понятия, проверить, что там зреет в кобыльей утробе,
заранее было нельзя. Можно только представить себе, в каких волнениях провел
этот год генерал. И наконец… это случилось ночью. Генерала разбудил Ферапонт
криком:
– Ваше превосходительство, оне рожают!
– Кто они? – спросил генерал спросонья.
– Оне, ваша кобылья жёнка, ваше превосходительство.
Генерал кинулся на конюшню, даже забыв нацепить шпагу.
Прибежал как раз вовремя и успел принять роды. Новорожденный упал ему прямо в
руки. Генерал стал торопливо и пытливо его разглядывать. Нет, это был точно не
жеребенок. И даже не кентавр. Это было обыкновенное человеческое дитя мужского
пола, но необычайно густо заросшее шерстью… Еще одна особенность отличала
ребенка: пальцы ног у него были сросшимися между собой, а пятки ног – твердыми,
ороговевшими.
Глава 26
Последнее из пачки писем предполагаемого Гром-Гримэйло
осталось незаконченным. Что случилось впоследствии, точно неизвестно. Но где-то
я слышал, что якобы вскоре после рождения ребенка-жеребенка Орлица была
передана в заповедник Аскания-Нова. Там ее пытались случать с разными
жеребцами, но она отчаянно сопротивлялась и находилась в таком состоянии духа,
которое, будь она человеком, можно было б назвать депрессией. Она затосковала.
Выгнанная на пастбище, траву не щипала, а от стада держалась в стороне. Ее пытались
кормить овсом, она к нему даже не подходила и вскоре издохла, как можно думать,
от тоски.
А генерал, получив такого странного наследника, не знал, что
с ним делать. Признать своим сыном не решался, потому что неизбежно пойдут
нехорошие слухи и могут дойти до Петербурга. На Петербург генералу было
наплевать, но беспокоило то, что зловредные тамошние людишки могут донести и
непременно донесут этот слух до ушей государя, вот что будет нехорошо. Царское
мнение Пржевальского тоже особенно не интересовало, если бы не надежда на
поддержку казной новых поисков и экспериментов.
Короче говоря, Пржевальский решил избавиться от младенца, и
не насовсем, а на время отдать его в хорошие руки. Так сошлось, что во время
случившейся в то время у генерала поездки на Кавказ попал он и в город Гори.
Здесь познакомился с местным сапожником Виссарионом Джугашвили, к которому
зашел набить подковки на сапоги. Разговорились. Сапожник пожаловался: жена,
мол, по-вашему Екатерина, а по-нашему просто Кеке, всем хороша, но рожает ему
исключительно девочек. Народ местный над ним смеется, что же ты, мол,
Виссарион, бракодел такой, одних лишь двустволок в свет выпускаешь? Чтобы
избавиться от этих злых шуток, он бы мальчика какого-нибудь хоть бы в приемыши
взял. Чтобы шутникам глотки заткнуть и если не для продолжения рода, то хотя
бы, чтоб было кому будку сапожную впоследствии передать.
Тут Пржевальский понял, что решение вопроса идет прямо в
руки. Велел Ферапонту принести ребенка из кибитки и показать. Принесли,
положили на большую кровать, развернули пеленки. Ребенок Виссариону понравился,
даже показался похожим на него самого. Правда, были у него некоторые сомнения,
но они были компенсированы генеральским обещанием давать на содержание малыша
тысячу рублей ежегодно, причем первый взнос был исполнен немедленно. А тысяча
рублей для сапожника захолустного города Гори сумма была огромная, сам он и
половины ее за всю жизнь не заработал бы. Так что был соблазн, но были и
колебания. Позвал для совета жену.
