– Вот, Кеке, – сказал он. – Давай с тобой посоветуемся и
возьмем на воспитание этого малыша. Поскольку ты мне рожаешь все время
девчонок, а мне нужен в доме мужчина для продолжения если не рода, то хотя бы
дела, чтобы было кому впоследствии передать нашу сапожную будку и секреты моего
незаурядного мастерства. Посмотри-ка, какой хороший пацан.
Кеке посмотрела на пацана и заплакала.
– Что с тобой? – спросил ее муж. – Тебе ребенок не нравится?
– Он мне нравится, но почему он такой волосатый и что у него
с ногами?
– С ногами все в порядке, – успокоил ее генерал. – Ноги
такие, на которых можно крепко стоять. А волосатость, что ж… Все кавказские
мужчины, которых я знаю, обладают богатой растительностью, что является
признаком безусловной мужественности.
– Но это же еще не мужчина, а только мальчик.
– Да, мальчик, – согласился генерал. – А уже и мужчина.
– А как его звать? – спросил Виссарион.
Пржевальский на секунду замешкался, потому что имени ребенку
он еще не придумал и звал его просто «Он». Но тут надо было отвечать быстро, и
он ответил:
– Сталион.
– Это русское имя? – удивился сапожник.
– Нет, – сказал Николай Михайлович. – Это английское имя.
– И что оно означает?
– Сталион по-английски значит жеребец, – объяснил генерал.
– Вот еще! – сказал сапожник. – Что же мы, выходит, мальчика
так и будем звать жеребцом?
– Ну да, сейчас он мальчик, а потом станет мужчиной. А для
мужчины нету более лестного сравнения, чем с жеребцом. Не правда ли, уважаемая
Кеке?
Кеке не посмела возразить и не хотела. Она была согласна с
генералом, но кавказское представление о целомудрии согласиться открыто не
позволяло. Она промолчала и от смущения сильно зарделась.
– Ну вот, – сказал сапожник, – мы с женой посоветовались и
решили так, что, если вы добавите к тысяче рублей еще двести…
– Добавлю триста, – перебил Пржевальский.
– Ну ладно, тогда берем вашего Сталина. Эй! – склонился он
над ребенком. – Эй, Сталин! Кис-кис!
А маленький Сталин вдруг взял и дал еще не названному отцу
ногой прямо в нос. Да так сильно, что из носа потекла кровавая струйка.
– Вот это да! – Виссарион отшатнулся, приложил руку к носу,
посмотрел на кровь на ладони. Полез в карман за платком. – Ты что же это
делаешь, дорогой? Такой маленький, а так дерешься. Прямо зверь какой-то, а не
ребенок.
– Это он потому, что ты его неправильно назвал. Он не
Сталин, а Сталион, – заметил Пржевальский.
– Какая разница, дорогой, Сталион или Сталин, мы все равно
его будем звать просто Сосо. Эй, Сосо! – обратился он к ребенку и
предусмотрительно отшатнулся.
Генерал уехал, а Виссарион, выждав трехдневную паузу, с
фальшивой улыбкой на лице объявил соседям и родичам о рождении сына.
– Как? – удивились соседи и родичи. – Откуда? Кеке только
четыре месяца тому назад перенесла последние роды. Это что же, недоносок
какой-то?
– Не недоносок, а быстро развившийся плод, – возражал
Виссарион. – Недоноски бывают маленькие, а мой Сосо весит уже более шестнадцати
фунтов.
Так вот, судя по собранным автором этих строк сведениям,
начинал свою долгую жизнь будущий отец народов, вождь мирового пролетариата,
корифей всех наук, о котором будет сложено много легенд, нисколько не более
достоверных, чем наша. Я признаю, что рассказ о зачатии и рождении
человеческого сына кобылой нуждается в более убедительных доказательствах, чем
приведенные на этих страницах. Да-да, трудно себе представить, что Сталина
родила дикая кобыла, но еще большие сомнения охватывают автора, когда он
думает, что неужели такое чудовище могло быть выношено обыкновенной
человеческой матерью.
Глава 27
Опаликова советские угробили, но Чонкин им зачем-то был
очень нужен живым, что все-таки смущало Джорджа Перла и давало основания
думать, что чего-то он все-таки недодумал. Как-то среди дня он на «Виллисе»
приехал за Чонкиным, велел ему быстро переодеться и повез в военную
комендатуру. Здесь Чонкина ждали два американских офицера и два русских мужчины
в одинаковых штатских костюмах. Оба были невысокого роста, оба весьма
упитанные, видимо, ни в Ленинградской блокаде, ни в Освенциме им побывать не
пришлось. Георгий Иванович их представил:
– Вот, Ваня, эти господа или товарищи – представители
советской консульской службы, хотят с тобой поговорить. Так я вас понимаю? –
обратился он к русским.
– Именно так, – важно отозвался тот, кто, судя по поведению,
седым вискам и тупому выражению лица, был старшим.
– Ваня, – вмешался Георгий Иванович, – я тебе напоминаю, что
ты находишься на территории, контролируемой Соединенными Штатами Америки, и под
защитой американских законов. Свою судьбу ты имеешь право решить сам. Как
захочешь.
– Я протестую, – сказал старший. – Вы оказываете давление на
гражданина СССР.
– Я не оказываю, – возразил Георгий Иванович, – а разъясняю
ему его права. Ваня, пока ты у нас, ты можешь ничего не бояться.
– У нас длинные руки, – разглядывая висевший на стене
скромный пейзаж, ни к селу ни к городу вполголоса и как бы сам себе заметил
«младший» русский.
Чонкин посмотрел на его руки с удивлением и подумал, что
врет, не такие уж они и длинные.
– Господа, – опять вмешался Георгий Иванович, – займите свои
места, вы здесь, ты здесь, – указал он на разные стороны стола, – и можете
обратиться к господину Чонкину, но без угроз.
– Да-да, конечно, – пробормотал старший и повернулся к
Чонкину: – Товарищ Чонкин, мы с вами встретились по поручению советского
руководства. Мы знаем, что вы оказались в американской зоне не по своей воле, а
в результате предательских действий вашего командира полковника Опаликова. Вы
знаете, что с ним после этого случилось. Падкие до сенсации западные газетенки
пишут, что мы его отравили. Но это не мы. Я думаю, что это сделали западные
спецслужбы для того, чтобы подозрение пало на нас.
– Не говорите чепухи, – сказал Георгий Иванович.
– Мы, – продолжил старший, – отвергаем террор как способ
достижения политических целей. Мы действуем исключительно методом убеждения. Мы
Опаликова не убивали.
