Глава 15
На широкой улице увидел Чонкин занимавший чуть ли не целый
квартал магазин с аршинными буквами «ОВОЩИ-ФРУКТЫ». Огромные окна были до
половины закрашены белой краской, поверх которой художник изобразил огурцы,
помидоры, дыни, арбузы, вишни, яблоки, апельсины, ананасы и прочее изобилие.
Чонкин решил зайти внутрь и купить здесь пару красных грейпфрутов для завтрака.
Магазин был большой, и дверей в него было много, но они все
были закрыты, а одна даже забита досками. Только крайняя дверь была отворена,
да и то не вся, а наполовину, на одну створку, и в эту одну створку покупатели
текли каким-то удивительным образом в два потока. Входящие сталкивались в
дверях с выходящими, упирались друг в друга животами, и, казалось бы, никак им
не разойтись, но они делали уже отработанные годами вращательные движения и,
как две шестеренки, вворачивались внутрь или выворачивались наружу. Чонкин тоже
стал в эту очередь и, столкнувшись с очень упитанной женщиной из встречного
потока, легко преодолел препятствие, потому что сам-то он был поджарый и живот
его представлял собою не выпуклость, а впадину, в которой как раз живот
встречной женщины поместился.
Попав внутрь, он никаких грейпфрутов, даже желтых, не
обнаружил, и вообще магазин был практически пуст, лишь в дальнем углу
происходила торговля чем-то, а чем, он сразу не понял, ему показалось, что
просто – комьями земли.
Люди выстроились в очередь один за другим к прилавку,
сбитому из деревянных ящиков. На прилавке стояли весы старинного образца, на
которые с одной стороны кладут гири, а с другой стороны – товар. Товаром были
эти самые комья земли. Продавщица в старом ватнике, в малиновых шароварах из
байки, в вязаных перчатках, подрезанных так, чтобы пальцы оставались голыми, и
с потухшей папиросой во рту брала деньги, отсчитывала сдачу, набирала комья в
пластмассовый тазик, взвешивала и с грохотом высыпала в подставленные сумки или
кошелки. Чонкин, обернувшись к стоявшей за ним худой старухе, спросил, для чего
это торгуют землей. Та посмотрела на него удивленно, спросила, какой землей, и
спросила: а вы не видите, что это морковь? Чонкин, вглядевшись, правда увидел,
что что-то похожее на морковь выглядывает из-под засохшей грязи. Он опять
обернулся к старухе и поинтересовался, а почему же продавцы не помоют эту
морковь, прежде чем продавать. И тут на старуху что-то нашло, и она стала
кричать:
– Что? Помыть? А может, еще и почистить? А может, сварить и
из ложечки покормить?
И вся очередь, как ни странно, приняла сторону старухи, и
все стали что-то выкрикивать, но старуха оказалась голосистей других.
– Зажрались! – кричала она. – Войну забыли! В землянках
жили! Лебеду ели! Блокаду Ленинграда перенесли!
Чонкин от этих криков смутился, почувствовал себя виноватым
в блокаде Ленинграда и в том, что ели лебеду, и вообще сам себе показался
слишком капризным, забывшим про все на свете. Видя, что народ накаляется и
сейчас, того и гляди, ему накостыляют по шее, он съежился и, никому не
возражая, двинулся к двери, чем еще больше раззадорил свою обвинительницу,
продолжавшую выкрикивать вслед:
– Надо ж какой нашелся! Старый человек, а глупости говорит!
Морковку ему помыть надо! Сам поди сначала умойся!
Чонкин вышел на улицу и решил было никакие торговые точки
больше не посещать, но мимо попавшегося на пути магазина «Колбасы» пройти не
мог. Он вспомнил, что когда-то угощен был привезенной из Москвы «Одесской»
колбасой, такой вкусной, что запомнилась на всю жизнь. И в «Колбасы» решил все
же заглянуть. Тем более что тут никакой очереди не было. Но и этот магазин
оказался вполне удивительным. В нем находились три продавщицы, одна кассирша и
– никакого товара, кроме выставленных на всех трех прилавках и за стеклом кассы
серых бумажных пачек с надписью «Напиток кофейный». Продавщицы, которые, судя
по их комплекции, питались не только напитком кофейным, сейчас были заняты
обсуждением виденных ими по телевизору сеансов гипноза какого-то экстрасенса Шапировского,
но при виде Чонкина замолчали и уставились на него с удивлением. Никто в
магазин давно уже не заглядывал, кроме отдельных покупателей, которые, может
быть, в надежде на случайное чудо, приотворяли дверь, но, просунув голову,
убеждались, что чуда нет, и усовывались обратно.
А этот, старик в джинсах, войдя, сказал «Хай!» (хохол,
должно быть), подошел к продавщице напротив дверей и стал читать, шевеля
губами, написанное на пачке.
Все четыре женщины смотрели на чудака, ожидая неизвестно
чего. Наконец именно та, к которой он подошел, не выдержала и спросила, что ему
нужно.
– Хотел бы покупить «Одесскую» колбасу, – сказал Чонкин,
подозревая, что говорит что-то не то.
Продавщица посмотрела на него внимательно, переглянулась со
своими коллегами, опять посмотрела на Чонкина и вежливо, очень вежливо
осведомилась:
– А вам, дедушка, нужна именно «Одесская»? А «Краковская» не
подойдет?
– Или «Докторская»! – крикнула со своего места другая
продавщица.
– Или «Отдельная», – подхватила третья.
– Или «Ветчинно-рубленая», – залилась смехом кассирша.
– А вы, дяденька, не из-за границы ли приехали? – спросила
первая продавщица.
– Он из Америки, – отозвалась кассирша. – Разве не видите –
американец, в джинсах.
Теперь все они покатились со смеху, а Чонкин опять смутился
и с растерянной улыбкой вышел на улицу.
Чонкин не замечал (да и не нужно ему это было), что во время
прогулки по Москве его сопровождают не меньше четырех человек, идущих пешком, и
еще восьмеро передвигались в двух автомобилях, сообщаясь друг с другом по
радио. Результатом их коллективного наблюдения был оперативный рапорт о том,
что член делегации фермеров, мистер Джон Чонкин, в прошлом Чонкин Иван, он же
Иван Голицын, побывал в Мавзолее Ленина, но отказался посетить Третьяковскую
галерею. Вместо этого совершил обход города. При этом мало интересовался
архитектурой столицы или ее историческими памятниками, а сосредоточил свое
внимание на самых неприглядных задворках, свалках и помойках. Заходя в
магазины, обращал внимание на временное отсутствие некоторых товаров и
критиковал их качество, а в магазине «Колбасы» задавал продавщицам
провокационные вопросы.
Разумеется, это донесение было направлено руководству
отдела, наблюдавшего за иностранцами, а потом и выше, туда, где сидели люди в
генеральских погонах и делали вид или даже думали, что они заняты важным делом
защиты отечества, а на самом деле по уму, интеллекту, образу мыслей и кругу
исполняемых обязанностей вполне относились к той породе людей, которых в народе
называют придурками.
