Сколько лет утекло, вспоминал он иногда деревню Красное и
женщину, с которой жил недолго, но хорошо, однако застилалась память туманом, и
далекий образ возникал в ней едва различимый, не вызывавший в душе ничего, а
тут вдруг накатило.
Всю ночь он ворочался, иногда коротко засыпал, и тогда
снилась ему Нюра очень явственно и отчетливо, молодая, полная, пахнущая парным
молоком. Она улыбалась ему, манила, раскинув руки и ноги. Впадая в ее объятия,
он просыпался, досадовал, что явь не совпадает со сном, и сердился на себя за
допущение глупого сна: Нюра сейчас, если жива, сколько же ей? Она ведь даже
старше его.
К утру он выродил мысль, с которой явился к руководителю
делегации Джерри Маккормаку.
Выслушав Чонкина, Джерри ему сказал, что он свободный
человек, гражданин свободной страны и волен поступать, как ему вздумается.
– Но я тебе советую подумать, здесь твои действия могут
неправильно истолковать.
Они договорились, что завтра этим же поездом Чонкин
доберется до места пребывания делегации.
На станции Долгов он сошел на перрон, худощавый пожилой
человек с обветренным, задубелым лицом, со вставными фарфоровыми зубами, в
джинсах, в непромокаемой куртке, с дорожной сумкой через плечо.
На привокзальной скамейке под памятником Ленину два местных
гурмана по очереди хлебали из трехлитровой банки коричневое мутное пиво
местного производства и загрызали его сушеными кильками.
– Хай! – сказал им Чонкин. – Где тут можно взять бас или
чего до Красного?
На что один из гурманов сказал, что он в местном духовом
оркестре играет на трубе, а бас у них Колька Жилкин, который в настоящий момент
недоступен, пребывая в полном запое.
– А тебе, батя, только бас нужен или полный оркестр? –
спросил трубач.
– Ноу, – сказал Чонкин, – никакой оркестр. Мне нужно поехать
в деревню Красное.
Гурманы объяснили, что доехать до Красного в период
распутицы практически ни на чем невозможно, кроме трактора, а трактора нет, но
пешком здесь не так уж и далеко.
– Пройдешь по этой улице, дойдешь до площади Победы, там
такой прыщ стоит. Станешь спиной к прыщу, прямо перед тобой будет райком и
райисполком, серое здание. Обогни его с правой стороны, и опять же направо
пойдет улица Героев-Панфиловцев, по ней дуй прямо-прямо-прямо и на конец концов
додуешь до самого Красного. Только шибко не разгоняйся, – пошутил трубач, – а
то мимо проскочишь.
Дойдя до указанной площади, Чонкин увидел посредине пустой
пьедестал, огороженный низким зеленым ажурным заборчиком из железного прута.
Видимо, пьедестал и был тем предметом, который трубач назвал прыщом. Около
прыща на деревянной скамеечке сидела неопрятная старуха в вязаной кофте с
непокрытою головой. У ног ее лежала кошелка, очевидно, с продуктами, а в руках
она держала чекушку водки, к которой время от времени и прикладывалась, бормоча
нечто, что было мало похоже на членораздельную речь. Если вслушаться, можно
было разобрать отдельные слова вроде «дерьмократы», «пидарасы» и «расстрелять».
Чонкину показалось, что он эту старуху где-то видел, он вгляделся в нее,
напрягся и с трудом узнал в ней бывшего своего партизанского командира,
неукротимую Аглаю Степановну Ревкину, которая когда-то принуждала его к
сожительству. Перед райкомом КПСС висела большая Доска почета с портретами так
называемых передовиков производства, а вправо от этой доски, вдоль тропинки,
называемой Аллеей Славы, стояли в ряд несколько каменных плит с выбитыми на них
именами захороненных здесь и уже забытых героев былых сражений. Среди прочих
здесь был и камень, посвященный довоенному начальнику НКВД, улыбчивому капитану
Миляге, который, согласно надписи на камне, якобы был здесь упокоен. На самом
деле, как читателю хорошо известно, никакого Миляги здесь никогда не было, под
камнем лежали кости мерина Осоавиахима, который якобы собирался стать
человеком. Камень, торчавший косо над этой могилой, давно покрылся зеленой
плесенью и замшел. Ни профиля капитана Миляги, ни надписи на камне не было
видно, но какое-то непонятное чувство остановило здесь Чонкина и заставило
постоять полторы минуты, не больше. После чего он двинулся дальше.
Дорога на Красное и в самом деле была непролазная, но сбоку,
по кромке озимого поля, тянулась тропинка, подсохшая и утрамбованная пешим
народом. Чонкин шел по ничего не напоминавшей ему местности, покуда не достиг
пригорка, за которым открылась панорама, и ее-то он сразу узнал. Деревня,
скособоченные избы и крутой спуск к речке Тёпа.
Другие деревни, стоявшие вдоль асфальтированного шоссе и
неподалеку от него, давно уж были освоены моторизованными горожанами,
перестроены и приобрели вид скромно процветающих дачных поселков. В Красное же,
ввиду постоянной распутицы, добирались наиболее бедные дачники без автомобилей.
Они дома не скупали, за постой платили мало, оттого деревня не развивалась и
осталась почти в том же виде, в каком ее покинул Чонкин, будущий мистер, осенью
военного сорок первого года.
Спускаясь к деревне, встретил он верхового человека в
высоких сапогах, кожаных галифе, кожаной куртке и в шляпе с узкими, опущенными
к ушам полями.
– Хай! – сказал ему Чонкин. На что верховой отвечал
приподнятием шляпы и словами:
– Желаю здравствовать!
– Гладышев? – удивился Чонкин. – Кузьма Матвеевич?
– Гладышев, – согласился встреченный. – Только с поправкой.
Не Кузьма Матвеевич, а Геракл Кузьмич. А Кузьма Матвеевич вон там покоится, на
кладбище.
– Сорри! – сказал Чонкин. – Очень похожи.
– Так все говорят, – подтвердил Геракл Кузьмич,
дипломированный агроном и отец небольшого семейства. – А вы моего папашу, стало
быть, лично знали?
– Встречались, – Чонкин полагал, что нет смысла объясняться
подробно. – А Нюра Беляшова, почтальонша, жила здесь…
– Да она и сейчас живет, вот в этой избе, – сказал Геракл
Кузьмич. – Только ее сейчас там нету. За хлебом ушла в Долгов.
Это сообщение опять удивило Чонкина: как это за хлебом – из
деревни в город, а не наоборот? Впрочем, подумав, он вспомнил, что и сам на
своей ферме булки не печет.
Не дождавшись от Чонкина больше никаких ни вопросов, ни
комментариев, Геракл Гладышев сказал ему:
– Ну, бывайте здоровы!
И, приложив руку к шляпе, чмокнул губами. Лошадь поняла этот
звук правильно и понесла всадника неспешной рысью вперед.
